ВОЗЬМИ КРЕСТ СВОЙ

Монахиня Адриана (Н. Малышева)

... К окончанию школы я успела получить диплом медсестры, выполнила нормативы второго разряда по стрельбе и лыжам, прыгала с парашютом, занималась конным спортом. К немецкому языку, который я знала с детства, добавился испанский, поскольку в это время много наших военных отправлялись спасать Испанию от фашистского мятежа. Такая насыщенная жизнь заменяла мне домашний уют. Домой я приходила только спать - по строгому распорядку, не позже 22 часов.

Я успешно окончила школу и поступила в Московский авиационный институт. Правда, до этого попыталась отдать документы в Военную академию. Но, несмотря на все мои «военные профессии», получила ответ: «Женщин не принимаем».

Когда началась война, я была на третьем курсе, и у меня, как и у всех тогда, не было сомнения, что фашисты будут разгромлены за короткий срок. Так нас уверяло правительство. И вот, чтобы «успеть» поучаствовать в этой скорой победе, мы целой группой отправились в военкомат с заявлениями об отправке на фронт. Но тогда нас прогнали со словами: «Идите учитесь -- навоюетесь еще»...

А на фронте дела шли все хуже. Уже в июле 1941 года стало ясно, что скорой победы не получится: немцы наступали, и самолеты их уже бомбили Москву. Началась эвакуация военных заводов. В сентябре и наш институт собрался выехать в Алма-Ату. Но я твердо решила остаться и добиться направления на фронт. Москва перешла на режим затемнения. По улицам двигались вереницы машин в основном в восточном направлении. Продукты выдавались по карточкам. Моего 14-летнего брата мама отправила к отцу, который со своим институтом находился во Фрунзе, где он и умер в 1942 году.

Осенью фронт приблизился к Москве, было тревожно и холодно. Все наши родственники уехали, а мама осталась из-за Ольги, которая ждала ребенка.

В начале октября положение на фронтах стало критическим, сводки были все безнадежнее. Бои шли на ближних подступах к Москве - здесь решалась судьба Родины. Когда был брошен клич: «Все на защиту Москвы!», то действительно все, у кого сердце болело за свою страну и свой народ, откликнулись на этот трагический призыв. За несколько дней были сформированы дивизии народного ополчения, которым предстояло принять на себя удар врага, уже уверенного в своей быстрой победе. До прибытия подкрепления из сибирских частей нужно было не только выстоять, но и остановить немцев на последних рубежах. В такой момент у меня в руках и оказалось направление в одну из этих народных дивизий. Я отчетливо представляла себе, на что иду, но колебаний не было. Словно какая-то сила руководила мной: я знала, что должна поступить именно так.

Домой зашла, чтобы забрать необходимые вещи. Я и раньше уходила иногда на ночные дежурства в госпиталь, так что мама ни о чем не догадалась. Она как раз пекла какие-то коржики из муки, выданной накануне в большом количестве. Магазины спешили распродать населению все запасы и потому делали это сверх всякой нормы. Над Москвой нависла реальная угроза, и при плохом исходе ничего не должно было достаться врагу. Мама только сказала: «Ты иди поскорее, пока не начался налет» (немецкие самолеты совершали это каждый вечер, в 22 часа). В момент моего ухода, словно повинуясь внезапному доброму порыву, мама вдруг стала рассовывать эти коржики по моим карманам. Комок подступил к горлу, и еле сдерживая слезы, я поблагодарила ее и ушла, не прощаясь.

На следующий день я пришла уже в военной форме, чтобы оставить дома гражданскую одежду. Сразу все поняв, мама расплакалась. Но я не стала ее успокаивать, а только сказала: «Так нужно, и это лучше для всех нас». Увиделись мы с ней не скоро...

Военная моя жизнь началась с того, что наш командир привел меня в комнату, где было еще семь девушек. Располагалась часть в школе, недалеко от метро «Аэропорт». Войдя, мы поздоровались, и я ощутила на себе изучающие взгляды семи пар глаз. Командир сказал: «Вот, Наташа, теперь это будет твоя семья до самой победы. Каждая из вас должна запомнить главное: никогда, ни при каких обстоятельствах не оставлять своего товарища в беде. Закон фронтовой жизни непреложен: сам погибни, но друга спаси». Суровые эти слова потрясли меня и нашли горячий отклик в сердце.

Командиром нашим был Николай Михайлович Берендеев, Герой Советского Союза с финской войны. Этот простой русский человек терпеливо объяснял и неукоснительно требовал от нас соблюдения нравственных норм: благородства, уважения друг к другу, скромности. Теперь я убеждена, что в глубине души он был истинно верующим, православным человеком. А звание Героя получил за подвиг, совершенный с огромным риском для жизни, - он подорвал минное поле для прохода наших танков, не зная схемы расположения мин и не имея времени на вызов саперов для разминирования. Он понимал, что сам мог находиться в центре минного поля, но, спасая полк, подорвал гранатой обнаруженную мину, и это вызвало цепную детонацию остальных.

Берендеев был тяжело ранен, после госпиталя комиссован и уволен из армии как не пригодный к службе. Однако в октябре 1941 года он добровольно явился в военкомат Москвы и был направлен в нашу дивизию. Для нас командир стал настоящим отцом, хотя было ему всего 27 лет. Мы искренне почитали его и беспрекословно подчинялись. Многие из нас обязаны ему жизнью. Он оберегал нас от ненужного риска, учил тонкостям военного искусства, а в необходимых случаях - самоотверженности, как и разумной смелости. Особенно бережно относился командир к нам, девушкам. И каждый раз, посылая нас на опасное задание, он всем сердцем тревожился за нашу судьбу. Царствие ему Небесное и вечная память!..

С первых же дней армейской жизни мы осознали, что одного горячего порыва для выполнения солдатского долга недостаточно. Необходимо было в кратчайшие сроки пройти курс обучения. Режим был суровым: в 6 - подъем, зарядка на свежем воздухе, 5 минут на умывание, затем завтрак, и с 7 часов занятия. Изучали уставы, основы фронтовой разведки, упражнялись в стрельбе и приемах ближнего боя. После обеда и короткого отдыха снова занятия - до 22 часов. Затем отбой и сон на полу, в верхней одежде, но без ботинок и ремня.

Я намучилась с одеждой. Ни обмундирование, ни обувь мне не подходили - все было велико. Брюки галифе доставали до подмышек, на ноги наматывала две пары портянок. Зато сколько радости было, когда нам выдали ватные штаны и телогрейки: теперь моя тонкая фигура была «спрятана» под толстым ватным покровом, и так я больше походила на мальчишку. Часто, когда мы строем проходили через деревни, выходящие нам навстречу женщины со слезами причитали, глядя на меня: «Господи, какой молоденький солдатик, совсем мальчишка!..» - и крестили, провожая нас.

6 ноября 1941 года мы принимали присягу на верность Родине и народу. До сих пор помню, какое высокое и сильное чувство владело каждым. Теперь мы уже не принадлежали себе: на нас ложилась вся ответственность солдатского долга. Уходили романтические представления о военной службе. Самое трудное на войне - это нескончаемые бытовые тяготы. Ведь служба на передовой - это жизнь без крыши над головой практически в любое время года. Прибытие банного поезда - редкое счастье; походная кухня тоже появлялась не каждый день. В таких условиях заслужить уважение и любовь своих товарищей можно было, только заставив себя не роптать, не жаловаться, являть пример выдержки.

Я никогда не считала себя выносливым человеком и не знаю, откуда брались силы все преодолеть. Дома я часто простуживалась, а тут меня будто подменили. Я заставляла себя избегать даже малейших поблажек. И, думаю, первое поощрение - звание ефрейтора - я получила вполне заслуженно.

Хочу подробнее рассказать о нашей не совсем обычной дивизии. Состояла она только из добровольцев, которые по разным причинам не подлежали мобилизации. Возраст - от 16 до 50 лет, от школьников до профессоров вузов. В нашей дивизионной разведке был целый взвод студентов МВТУ имени Н.Э. Баумана. Приходили даже семьями. Были и дети репрессированных. Но, разные по возрасту, социальному положению, образованию, все чувствовали себя единой семьей, зная, что каждого привела сюда одна общая цель - желание спасти Родину и Москву.

Как дивизионная разведка мы были на несколько особом положении. Для отработки действий в полевых условиях нам давали грузовики с крытым кузовом. И почти каждую ночь отдельными группами отправлялись мы, только еще будущие разведчики, на выполнение учебных заданий командира. Группы комплектовались из наиболее подготовленных людей и действовали непосредственно на передовой.

Долго никого из девушек в такие группы не включали. Это было обидно. Особенно, когда мы узнали, что последнее задание было уже настоящим, боевым, разведкой огневых точек немцев. Группа вернулась через сутки, без потерь. Очень гордые, ребята таинственно молчали, уклоняясь от наших настойчивых расспросов. Как же мы им завидовали! И вместе с тем осознавали: учение окончено, теперь каждый выезд будет сопряжен с реальной опасностью, то есть с тем, для чего мы себя и готовили. Между тем за это время двое из наших девушек были переведены на штабную работу, так как они не выдержали колоссальной физической нагрузки.

В ноябре наша дивизия была направлена на боевые рубежи Ленинградского и Волоколамского направлений. Там ожидалось наступление врага, и мы должны были сдержать этот прорыв до прибытия сибирских частей. Рейды наших разведчиков за линию фронта участились. И настало время, которое навсегда осталось в моей памяти. В ночь с 5 на 6 декабря нас подняли по тревоге, построили. В наступившей тревожной тишине слышны были только шаги обходившего замерший строй командира. Мы впились в него глазами. Остановившись около нашего взвода, он стал говорить, как будто нам одним:

- Немцы готовят прорыв на Волоколамском направлении. Получен приказ, провести разведку. Командиром группы назначаю Сапфирского, с ним пойдут шесть человек.

- Добровольцы есть?

Вперед шагнули все 33. Подойдя ко мне, он, чуть улыбнувшись, сказал:

- Ну, ты-то уж вне конкурса...

И, назвав еще пятерых, поторопил:

- Быстро одевайтесь, машина ждет!

Через несколько минут в полной боевой готовности, схватив еще медицинскую сумку, я влезла в кузов грузовичка. Ехали медленно, без фар, со слабой подсветкой для встречных машин. Спать не хотелось, разговаривать - тоже. Наконец машина остановилась, и мы стали выпрыгивать на землю. Шел снег, и было уже совсем светло. Дальше пошли пешком по маршруту, известному только командиру. Было очень холодно, снег лежал плотно.

Остановились на берегу замерзшей реки, скрываясь за деревьями. Двое ребят получили от командира группы задание перейти реку и скрытно провести наблюдение в зоне полотна железной дороги. Я смотрела, как они пробираются на другой берег, и чувствовала тревогу. Как плохо, что у нас не было маскировочных халатов. Фигурки уходящих бойцов были видны даже сквозь пелену падавшего снега.

Внезапно послышалась стрельба. Потом снова стало тихо. Неожиданно появился Саша, один из ушедших в разведку. Вид у него был ужасный: без шапки, с искаженным от боли лицом. Он рассказал, что Юра, второй разведчик, тяжело ранен в ногу, и хотя у Саши ранение было легче, он все равно не смог вынести товарища. Перетащив его в укрытое место, сам с трудом приковылял к нам для сообщения. Мы оцепенели: как спасти Юру? Ведь добираться до него надо было по снегу без маскировки.

Сама не знаю, как случилось, но я стала быстро снимать с себя верхнюю одежду, оставшись только в белом теплом белье. Схватила сумку, в которой был комплект экстренной помощи. Сунула за пазуху гранату (чтобы избежать плена), перетянулась ремнем и бросилась по оставленному Сашей на снегу следу. Остановить меня не успели, хотя и пытались.

- Он ведь ждет помощи, нельзя его оставить там! - бросила на ходу, как бы подчиняясь властному внутреннему приказу, хотя страх сжимал сердце.

Я нашла Юру, перетянула его ногу жгутом, соединила наши ремни, попросила помогать мне руками, и мы двинулись ползком в обратный путь. Раненого я тоже присыпала снегом, благо он шел все время, и немцы не смогли нас заметить. На полпути нам бросились навстречу наши ребята, взяли на руки Юру, да и меня тоже пришлось тащить - силы меня оставили.

Я долго не могла согреться и ничего не отвечала, кажется, только расплакалась. Добрались до какой-то деревушки, где расположилась другая дивизия наших войск, сдали раненых в медсанбат, а сами решили передохнуть в пустой избе, прежде чем идти к нашей машине. Только здесь и обрушилось на меня все пережитое...

Прошло около часа. И вдруг снаружи резко прозвучал сигнал боевой тревоги. В избу вбежали чужие бойцы и крикнули:

- Всем на построение!

Попытки нашего командира объяснить, что мы из другой части, остались без внимания. А мне казалось, что я не смогу даже подняться. Но встали все, и я с ними.

На плацу уже выстроились буквой «П» солдаты. Мы заняли место в самом конце построения. Я еле стояла на ногах. Вдруг все замерли, повернув головы в сторону обходившей строй группы командиров. Один из них, очевидно генерал, сказал, обращаясь к солдатам, что придется принять бой с фашистами.

- Нам некуда отступать, ребята. Соседи наши уже бьются с танковой частью врага...

Он направился к нашему флангу, подошел поближе и удивленно спросил: - Девушка? Я молча кивнула.

- Санитарка?

- Я - доброволец, - гордо и невпопад ответила я. Он улыбнулся, положил руку мне на плечо:

- Спасибо тебе, доченька!

Мы рядом пошли в центр построения. Где-то близко шел жестокий бой, непрерывно слышались разрывы снарядов. И, обращаясь к солдатам, генерал сказал:

- Вот эта девушка, ребята, примет с нами все, что нам предстоит. А мы должны выстоять или умереть - другого не дано...

Окопы заняли сразу же за деревней. Послышался гул, и появились немецкие танки, отходившие от соседних рубежей. Шли, на ходу стреляя из пушек, и нам казалось, что сейчас они свернут в нашу сторону - был жуткий момент! Но, видно, нас хранил Господь: танки отступали на север. Это было начало разгрома немцев под Москвой, первое их серьезное поражение. Волоколамское шоссе вошло в историю как образец великого искусства и героизма русского воинства.

К концу 1941 года немцы отступили от Москвы более чем на 100 километров и остановились на новгородской земле. Наша дивизия получила приказ привести части в полное соответствие с уставом действующей армии. К нам пришло пополнение, на командные должности были назначены люди, имевшие воинские звания. Дивизия вошла в состав 1-й ударной армии, и в начале 1942 года с Савеловского вокзала столицы отправился эшелон, теперь уже 130-й стрелковой дивизии.

Мы погрузились в товарные вагоны, или «теплушки», как их тогда называли. В них были устроены с двух сторон двухъярусные нары, а в центре стояла железная печурка с трубой - «буржуйка». Нас, девушек, поместили в штабной вагон, на левой половине. Возле печки было тепло, но утром, когда мы просыпались, волосы оказывались примерзшими к стенке вагона. Как настоящий кошмар вспоминается все, что связано с естественными нуждами. Эшелон чаще всего останавливался вдали от строений, и нам, еще застенчивым, приходилось очень трудно.

Наконец на вторые сутки ночью эшелон разгрузился. Короткий сон на полу станционного здания, и ранним утром мы двинулись к месту своей дислокации. Нас, разведчиков, усадили на броню легких танков. В пути несколько раз спрыгивали и ложились в снег - вражеские самолеты пытались на бреющем полете обстрелять нас из пулеметов. К счастью, обошлось без потерь, и через несколько часов мы разместились в деревне Ольшанка, которая изрядно пострадала от боев. Целых домов не было вообще. В избе, где оказались мы, уцелели только стены, потолочное перекрытие без наружной крыши и, слава Богу, русская печь. Расположились все на полу, выделив девушкам уголок поуютнее. Так началась наша жизнь на Северо-Западном фронте.

Этот фронт остался в моей памяти как время тяжелейшего физического напряжения всех сил. Противник окопался прочно, укрепил свою оборону, и активных боев здесь не было вплоть до середины 1942 года. Но тем больше активности требовалось от разведки. Ежемесячно по 3-4 группы направлялись в тыл немецких войск с целью установления их численности, расположения огневых точек и количества тяжелого артиллерийского парка. Каждому из нас приходилось не менее двух раз в месяц выполнять такие задания в разных направлениях.

Бытует мнение, что в разведку ходят добровольцы. Но это лишь отчасти так. На деле же к тому времени у нас уже определился состав каждой группы во главе со старшим. Мы знали цену каждому, верили командиру и с абсолютной полнотой надеялись друг на друга - любой новый человек вызвал бы неуверенность. Как только наш старший вызывался к командованию за заданием, мы без промедления начинали готовиться к походу. Постепенно уходило романтически-восторженное настроение от сознания, что идешь в разведку. Даже чувство опасности, связанное с рейдом по тылам противника, исчезало. Гораздо более ощутимой была неимоверная физическая нагрузка тяжелых ночных переходов, бессонных ночей и необходимости скрытно пробираться между постами врага.

Спасало доверие старшему и друг другу, а также сознание исключительной важности того, что мы делаем. Долгое время возвращались без потерь и радовались этому. Но, уже перейдя обратно линию фронта и чувствуя себя в безопасности, мы вдруг ощущали такой упадок сил, что, не дойдя всего нескольких километров до своих, ложились на снег и лизали его пересохшими языками. Весной приходилось еще труднее: идти по размокшей земле было гораздо тяжелее, а при переходе оврагов талая вода доходила до колен.

Такими были наши военные будни. Однажды другая наша группа перед самым местом выхода к своим наткнулась на немецких разведчиков, которых было больше, и заметили они наших раньше. Чтобы дать возможность остальным уйти и доставить добытые сведения, один из наших, Игорь Азаров, остался прикрывать отход группы, открыв из автомата огонь по врагу. Он погиб, но другие вернулись благополучно, выполнив задание. Игоря представили посмертно к награждению орденом, но в высших инстанциях представление не утвердили: он был сыном репрессированного в 1936 году командира РККА...

Как-то мы возвращались из разведки: это было поздней весной 42-го. В лесу уже появилась зелень. Передвигаться стало гораздо легче, чем зимой. Задание свое мы выполнили, и теперь нужно было так же успешно вернуться к себе. У нас были определенные места выхода. Ведь линия фронта совсем не такая, как ее обычно представляют. В действительности ее просто нет. Мы сами определяли: вот здесь еще наша сторона, а там уже немцы; сами находили наиболее благоприятные места для выхода на свои позиции. На этот раз нам не удалось сразу выйти из зоны врага. Вблизи от места, выбранного нами для выхода, почему-то оказались немецкие дозоры. Пришлось задержаться еще на сутки. И тут оказалось, что весь наш сухой паек был съеден. Ребята наши загрустили, они забыли даже об опасности, сейчас их мучил только голод. Глядя на них, я без всякого сожаления достала свой «нз» (неприкосновенный запас), кусок сухого черного хлеба, и аккуратно разделила его на пять частей. Выдала каждому по кусочку со словами: «Только не жуйте и не глотайте сразу, а держите во рту, как конфету, пока не размякнет». Через несколько минут я услышала: «А ведь есть уже не хочется». Спустя много лет мы, оставшиеся в живых, часто вспоминали, как это происходило, как удалось таким маленьким кусочком сухого хлеба утолить голод молодых здоровых ребят. Теперь уже сильно поседевшие, но все такие же дорогие ребята пытались объяснить все тем чувством единства, которое возникло у них при общей трапезе, да еще так честно разделенным сухарем! А я верю, что в этот момент благодать Святого Духа коснулась всех нас!

В тот раз мы успешно выбрались из своего укрытия и вернулись «домой».

В апреле 1942 года мы получили задание взять «языка». До тех пор попытки провести эту операцию проваливались. Уже известный наш разведчик Иван Тютюнов был назначен старшим группы захвата, операцию тщательно подготовили, а затем, досконально изучив распорядок дня во вражеских окопах, начали действовать. Взяли в эту группу и меня, чтобы в случае ранения пленного я успела его допросить.

Ночью двое из наших подползли к немецкому окопу, бросили гранату, прыгнули туда и вытащили ошалевшего от неожиданности немца. Мы, оставшиеся, должны были вести огонь, если будут преследовать наших с «языком». Но все обошлось благополучно.

И вот он перед нами, потрясенный происшедшим, потерявший свою пилотку и пытающийся что-то сказать. Я разобрала только: «Меня убьют?» При этом он так дрожал, что мне стало его жаль, хотя проявлять такие чувства и не полагалось. Дала ему воды, стала объяснять, что если хочет жить, то должен правдиво ответить на все вопросы. Он с готовностью согласился и сказал, что вовсе не фашист, а простой рабочий.

После первого допроса мы отправили его в штаб. А руководивший той операцией И. Тютюнов несколько позже погиб: в июле 1942 года при выполнении боевого задания в деревне Врагово Новгородской области...

Словами трудно передать состояние, которое приходилось испытывать в разных ситуациях. Когда просто говоришь о том, что 18 раз переходила линию фронта, это не отражает чувств, которые при этом испытывала. И человеку, который лично не испытал того же, еще труднее это понять. А таких ситуаций, когда каждый шаг мог оказаться последним, было множество...

В 1942 году наши решили «по немецкому образцу» сделать окружение 16-й армии противника в районе Демянска в Новгородской области. Но в результате неудачных действий в полуокружении оказалась часть 1-й ударной армии, в которой действовала и наша дивизия. Мы были отрезаны от основных магистралей, снабжавших нас всем жизненно необходимым. Сразу ощутилась нехватка продовольствия. Делились друг с другом всем, что оставалось в карманах.

К счастью, длилась осада не очень долго. Наши войска ослабили «клещи» немцев и даже потеснили их. Тяжелее ситуация оказалась для нашей бригады, которую направили внутрь кольца окружения, чтобы она именно оттуда добивала немцев. Но окружения немцев не получилось, и эта бригада фактически была обречена на гибель. Командование о ней вроде как даже забыло. Вспомнили, когда уже закончилась зима, тщетно попытались связаться, а потом решили помочь делом. В связи с этим в мае 1942 года наша часть получила задание вывести остатки бригады. Сформировали группу, в которую вошла и я, и пошли за линию фронта. Трагедия оказалась ужасной: нашли мы горы трупов, а живых от всей бригады осталось всего шестеро. Мало сказать, что голодные и оборванные, они были совершенно одичавшие. Кроме того, что немцы выслеживали их по лесам, еще и местное население наших солдат не принимало: это грозило жестокой карой...

Наша дивизия за период боев в районе Демянска понесла значительные потери. Выбыли из строя многие мои друзья, одни погибли, другие - по ранению. А командира нашего Н.М. Берендеева направили учиться в академию. Сама я к тому времени была на пределе истощения всех сил. Поэтому когда в конце мая 1942 года мне предложили поехать в центр подготовки разведчиков, я согласилась. Свое решение сообщила представителю Центра в нашем политотделе, дав подписку держать все в строгой тайне. И это было самое трудное для меня испытание. Потому что пришлось сказать своим товарищам, что я возвращаюсь для продолжения учебы в авиационный институт. Сначала они не поверили, а когда я упорно стала повторять эту версию, они, прежде чем перестать со мной разговаривать, сказали с обидой:

- Значит, бежишь с фронта, бросая нас? А мы так в тебя верили...

Слезы стояли у меня в глазах, душило настоящее горе от осознания невольного своего «предательства». Но сказать правду я не имела права. И только спустя годы, я смогла все объяснить оставшимся в живых навсегда близким для меня дорогим моим разведчикам.

Поехали мы вместе с тем человеком, который был у нас в дивизии, на его машине. Насколько я поняла, располагался Центр в Гирееве (тогда это был пригород Москвы) при штабе партизанского движения. Поместили меня в комнате с кроватями - от которых я уже отвыкла, - где жили еще четыре девушки, и сразу объяснили, что никакой связи с внешним миром у меня пока не будет.

- Вам все объяснят, - сказал сопровождающий, исчезнув из поля моего зрения навсегда. А я, впервые за долгое время раздевшись, с удовольствием улеглась на указанной мне кровати и заснула крепким сном, забыв обо всем на свете.

Наутро вызвавший меня начальник объявил, что обучаться я буду в группе диверсантов. Я попросила объяснить, чем придется заниматься потом, и, узнав подробности, категорически отказалась. Тогда он, услышав о моем знании немецкого языка, направил меня к переводчикам.

Начались напряженные занятия, а я все возвращалась мыслями к оставленным мной разведчикам, о которых не могла ничего узнать. Через три месяца мне присвоили звание младшего лейтенанта и направили в распоряжение политуправления 16-й армии, под Сухиничи…