МОНАХИНЯ АДРИАНА

Данилова А.А.

МИША БАБУШКИН

К окончанию школы я успела получить диплом медсестры, выполнила нормативы второго разряда по стрельбе и лыжам, прыгала с парашютом, занималась конным спортом.

К немецкому языку, который я знала с детства, добавился испанский, поскольку в это время много наших военных отправлялись в Испанию. Столь насыщенная жизнь заменяла мне домашний уют. Домой я приходила только спать - по строгому распорядку, не позже двадцати двух часов.

Я успешно окончила школу и поступила в Московский авиационный институт. Правда, до этого попыталась отдать документы в Военную академию. Но, несмотря на все мои достижения в «военных» профессиях, получила категоричный ответ: женщин не принимаем!

Одевалась я всегда очень скромно: денег в семье не хватало, да и ходила я в замухрышках, потому что умницей и красавицей у нас была моя старшая сестра Оля. Когда я подходила к зеркалу, мама обычно замечала, что смотреть мне там совершенно не на что. Зимой в школу я носила платье с теплой кофтой и юбкой поверх него. В институте стало намного проще: у всех была одинаковая форма специалистов гражданской авиации, которую я всегда тщательно отутюживала.

Ребят наших я сторонилась, думая, что они могут со мной любезничать только потому, что в институте мало девочек. Но однажды на занятиях по физкультуре появился новый студент, высокий, старше остальных, с удивительно курносым носом и с военной выправкой. Звали его Миша Бабушкин. Прошло время, и я заметила, что он стал часто подходить и заговаривать со мной, помогать мне, подсказывать. Я была так уверена, что заинтересоваться мной нельзя, что однажды надерзила ему:

- Что ты ко мне пристаешь все время? Найди себе кого-то поглупее. Я же понимаю, что ты просто дурака валяешь, и больше ничего.

Он удивленно посмотрел на меня, но не сказал ни слова.

Через неделю Миша позвонил мне. У нас дома был телефон - редкость по тем временам. Провели его отцу по ходатайству Дмитрия Ильича Ульянова. И где только Миша узнал номер? Мы с подругой как раз собирались в кино на фильм «Петр Первый». Он спросил меня о планах, а когда после сеанса мы с подругой вышли на улицу, поджидал нас. Миша приехал на «М-1» - машине отца, Героя Советского Союза, - и повез нас кататься по Москве. Потом мы отвезли подругу домой и решили прогуляться пешком. Я очень боялась, что Миша возьмет меня под руку, но он просто шел рядом. Прощаясь, он спросил, смогу ли я прийти к нему в гости.

- Мои родные тебя ждут, - сказал Миша. Я согласилась.

Бабушкины жили на 5-й Тверской-Ямской. Миша познакомил меня с матерью и сестрой, а потом стал показывать дом. Неожиданно он вернулся к разговору недельной давности:

- Почему же ты не веришь, что мне нравишься? Опустив голову, я рассказала про печаль, с которой жила с самого детства: «Ведь я же некрасивая!» Тогда он подвел меня к платяному шкафу, схватил за плечи и развернул лицом к огромному зеркалу на его дверце:

- Смотри на себя! Смотри! Какие у тебя глаза! Улыбнись! И не смей никогда больше так говорить!

В его голосе было столько искренней боли и обиды за меня, что я вдруг разревелась. Уткнулась ему в плечо, плачу и чувствую, будто с меня сползает шкура мерзкой лягушки, в которую я сама себя обрядила. И тут словно чудо какое случилось: буквально на второй день все начали меня спрашивать: не подкрасилась ли я? что во мне переменилось? почему я так похорошела?

С того дня мы по-настоящему подружились. Расставаясь с Мишей вечером, я с нетерпением ждала следующего дня и новой встречи. Помню, как-то мы сидели с ним, разговаривали, а он вдруг на листе бумаги взял и написал большими буквами «НАТАХА» и поставил стрелку в мою сторону. Никто меня так никогда не называл - Натаха. Потом тот листок долгие годы хранился у меня дома... Семья Бабушкиных стала мне родной, они были очень гостеприимными и добрыми людьми, а с Мишиной сестрой я дружу до сих пор.

В 1938 году совершенно неожиданно погиб Мишин отец: его отправили на поиски пропавшего летчика Леваневского. Поиски оказались тщетными, и команда вылетела из Мурманска домой. Но самолет по неизвестной причине потерпел крушение, ушел под лед, и при падении Михаилу Сергеевичу пробило грудную клетку. Похоронили его на Новодевичьем кладбище.

Для Бабушкиных наступили трудные дни. Миша был вынужден поступить в Летное училище, чтобы поскорее получить профессию и помогать матери.

Летом 1941-го я перешла на третий курс, а Миша окончил училище. Хорошо помню 22 июня. Мы были дома, мама гладила белье, из репродуктора на улице доносилась музыка. Вдруг раздается: «Граждане! Важное сообщение!» - и диктор говорит, что сегодня, в четыре часа, без объявления войны Германия напала на нашу страну.

Мама отставила утюг. А у меня, как и у всех тогда, не было сомнения, что фашисты будут разгромлены в короткий срок. Так нас уверяло правительство. И вот, чтобы «успеть» поучаствовать в этой скорой победе, мы целой группой отправились в военкомат с заявлениями об отправке на фронт. Но тогда нас прогнали со словами: «Идите учитесь - навоюетесь еще...»

А на фронте дела шли все хуже. Уже в июле 1941 года стало ясно, что скорой победы не получится: немцы наступали и самолеты их уже бомбили Москву.

Бомбы падали на Арбате, падали напротив Большого театра. Все получалось совсем не так, как я думала. Мы собирались идти и побеждать. А тут вдруг говорят о пленных, о большом количестве раненых. Однажды принесли брошенную с самолета немецкую листовку: «Московские дамочки, не ройте себе ямочки. Все равно наши таночки раздавят ваши ямочки». Немцы издевались над нами, шли по стране так, будто она им уже принадлежала.

Как военный летчик Миша ушел на фронт сразу же. Он был в отборном полку вместе с сыном Сталина - Василием. Сначала их база располагалась в Люберцах, а затем они охраняли подступы к Москве в районе Малоярославца. Они сражались без передышки: прилетят, подлатают самолет, заправятся горючим и снарядами и опять улетят.

Началась эвакуация военных заводов. В сентябре и наш институт собрался выехать в Алма-Ату. Но я твердо решила остаться и добиться направления на фронт.

Холодной осенью фронт приблизился к Москве. Все наши родственники уехали, эвакуировалась и семья Бабушкиных, а моя мама осталась из-за Ольги, которая ждала ребенка. Только моего четырнадцатилетнего брата отправили к отцу, который со своим институтом находился во Фрунзе, в Киргизии. Там отец и умер в 1942 году.

Москва перешла на режим затемнения и стала совершенно черной - ни щелочки нельзя было оставить в окнах. По улицам, главный образом на восток - в эвакуацию, - тянулись вереницы машин. Люди уезжали даже на велосипедах. Самое жуткое воспоминание тех дней: по улицам летают обрывки бумаги - клочки документов, которые учреждения, покидая Москву, пачками выбрасывали из окон на мокрую мостовую.

Билетов в транспорте не продавали. Магазины открыли свои кладовые и выдавали все по всем карточкам: «Лучше вам, чем немцам». Каждый день ровно в 22 часа объявляли: «Граждане, воздушная тревога!» - именно в это время немцы всегда совершали налеты. Кругом были развешаны лозунги: «Ляжем костьми, но Москву не отдадим!»

Было ощущение конца.

В начале октября положение на фронтах стало критическим, сводки были все безнадежнее. Бои шли на ближних подступах к столице - здесь решалась судьба Родины. Когда был брошен клич: «Все на защиту Москвы!» - все, у кого сердце болело за свою страну и свой народ, откликнулись на этот трагический призыв. Около 35 тысяч добровольцев за два дня! От 16 до 60 лет. Профессора и студенты, больные и раненые на Финской войне... За несколько дней были сформированы три дивизии Народного ополчения, которым предстояло принять на себя удар врага, уже уверенного в своей быстрой победе. До прибытия подкрепления из Сибири нужно было не только выстоять, но и остановить немцев на последних рубежах. В такой момент у меня в руках и оказалось направление в одно из этих войсковых соединений.

В последний раз мы говорили с Мишей по телефону. Он отговаривал меня идти на фронт:

- Не надо тебе туда.

Я ответила, что иначе все равно не смогу.

- Я за тебя боюсь, - сказал он. Я ушла на фронт 16 октября.

Его последний вылет состоялся девять дней спустя 25 октября.

Я узнала об этом только через два года.

Сомнений не было, хотя я отчетливо представляла, на что иду. Словно какая-то сила руководила мной: я знала, что должна поступить именно так. Домой зашла, чтобы забрать необходимые вещи. Я и раньше уходила на ночные дежурства в госпиталь, так что мама ни о чем не догадалась. Она как раз пекла коржики из муки, в большом количестве выданной накануне. Магазины спешили распродать населению все запасы и потому делали это сверх всякой нормы. Над Москвой нависла реальная угроза, и при плохом исходе ничего не должно было достаться врагу. Мама только сказала:

- Ты иди поскорее, пока не начался налет, - и вдруг стала рассовывать коржики по моим карманам.

Комок подступил к моему горлу, еле сдерживая слезы, я поблагодарила ее и ушла не прощаясь.

Явилась по указанному в направлении адресу, доложила командиру и показала бумаги о моих «военных достижениях». Мне ответили, что медиков у них уже много, больше не нужно.

- А в разведку пойдешь? - спросили меня.

- Ой, хочу! - выпалила я с готовностью и добавила, что очень хорошо владею немецким языком.

Командир засмеялся:

- Что, в школе учили?

А мы язык учили дома. Мой отец хорошо знал немецкий и занимался с нами.

На следующий день я пришла домой уже в военной форме, чтобы оставить там гражданскую одежду. Сразу все поняв, мама расплакалась. Но я не стала ее успокаивать, а только сказала:

- Так нужно, и это лучше для всех нас. Увиделись мы с ней не скоро...

ПЕРВОЕ ИСПЫТАНИЕ

Располагалась военная часть в школе, недалеко от станции метро «Аэропорт». Командир привел меня в комнату, где было еще семь девушек, и сказал:

- Вот, Наташа, теперь это будет твоя семья до самой победы. Каждая из вас должна запомнить главное: никогда, ни при каких обстоятельствах не оставлять товарища в беде. Закон фронтовой жизни непреложен: сам погибни, но друга спаси.

Суровые эти слова потрясли меня и нашли горячий отклик в сердце.

Время первого моего испытание пришло очень скоро. Командир ушел, начался обед. Девушки сели и стали есть из одного котелка. Такого у нас дома никогда не было - даже ложкой второй раз не пользовались, а тут предстояло хлебать суп из общей миски. Но надо было выдержать. И я переломила себя, села есть вместе со всеми. В тот момент я поняла, что готова к службе.

Командиром нашим был Николай Михайлович Берендеев, Герой Советского Союза с финской войны. Этот простой русский человек терпеливо объяснял и неукоснительно требовал от нас соблюдения нравственных норм: благородства, уважения друг к другу, скромности. Теперь я убеждена, что в глубине души он был истинно верующим, православным человеком. А звание Героя получил за подвиг, совершенный с огромным риском для жизни. Он подорвал минное поле для прохода наших танков, не зная схемы расположения снарядов и не имея времени на вызов саперов для разминирования. Берендеев понимал, что сам мог находиться в центре минного поля, но, спасая полк, подорвал гранатой обнаруженный снаряд, и это вызвало цепную детонацию остальных.

Он был тогда тяжело ранен, после госпиталя комиссован и уволен из армии как не пригодный к службе. Однако в октябре 1941 года Берендеев добровольно явился в военкомат Москвы и был направлен в нашу дивизию. Для нас командир стал настоящим отцом, хотя было ему всего 27 лет. Мы искренне почитали его и беспрекословно ему подчинялись. Многие из нас обязаны ему жизнью. Он оберегал нас от ненужного риска, учил тонкостям военного искусства, а в необходимых случаях - самоотверженности и разумной смелости. Особенно бережно относился командир к нам, девушкам. И каждый раз, посылая нас на опасное задание, он всем сердцем тревожился за нашу судьбу. С первых же дней армейской жизни мы осознали, что одного горячего порыва для выполнения солдатского долга недостаточно. Необходимо было в кратчайшие сроки пройти курс обучения. Режим был суровым: в шесть утра подъем, зарядка на свежем воздухе, пять минут на умывание, затем завтрак и с семи часов занятия. Изучали уставы, основы фронтовой разведки, упражнялись в стрельбе и приемах ближнего боя. После обеда и короткого отдыха снова занятия - до двадцати двух часов. Затем отбой и сон на полу, в верхней одежде, но без ботинок и ремня.

Нас долго учили ползать по-пластунски: но раскинуть ноги в стороны, а лежать плоско долго не получалось. Учились прятаться и учились искать ориентиры. Однажды командир велел найти ориентир и доложить об изменениях, произошедших за пять минут. Одна наша девочка лет шестнадцати смотрела-смотрела и вдруг как закричит:

- Ой, товарищ командир, ориентир уехал!

Оказывается, она выбрала машину.

Тогда мы многому научились. В первую очередь - товариществу, чувству локтя, научились надеяться на того, кто рядом.

Я намучилась с одеждой. Ни обмундирование, ни обувь мне не подходили - все было велико. Брюки галифе доставали до подмышек, на ноги приходилось наматывать две пары портянок. Зато сколько радости было, когда нам выдали ватные штаны и телогрейки. Теперь моя тонкая фигура была надежно «спрятана» под толстым покровом и я больше походила на мальчишку. Часто, когда мы строем шли через деревни, выходящие нам навстречу женщины со слезами причитали, глядя на меня:

- Господи, какой молоденький солдатик, совсем еще мальчик! - и крестили, провожая нас.

6 ноября 1941 года мы принимали присягу на верность Родине и народу. До сих пор помню, какое высокое и сильное чувство владело каждым. Теперь мы уже не принадлежали себе: на нас ложилась вся ответственность солдатского долга.

Уходили романтические представления о военной службе. Самое трудное на войне - это нескончаемые бытовые тяготы. Ведь служба на передовой - это жизнь без крыши над головой практически в любое время года. Прибытие банного поезда - редкое счастье, походная кухня тоже появлялась не каждый день. В таких условиях заслужить уважение и любовь товарищей можно было, только заставив себя не роптать, не жаловаться, являть пример выдержки.

Я никогда не считала себя выносливым человеком и не знаю, откуда у меня брались силы все это преодолеть. Дома я часто простужалась, а тут меня будто подменили. Я не позволяла себе даже малейших поблажек. И, думаю, первое поощрение - звание ефрейтора - получила вполне заслуженно.

Хочу подробнее рассказать о нашей не совсем обычной дивизии. Состояла она только из добровольцев, которые по разным причинам не подлежали мобилизации. Как я уж говорила: возраст от 16 до 60 лет, от студентов до профессоров вузов. В нашей дивизионной разведке был целый взвод студентов МВТУ имени Н. Э. Баумана. Приходили даже семьями. Были и дети репрессированных. Но, разные по возрасту, социальному положению, образованию, все чувствовали себя единой семьей, зная, что каждого привела сюда одна общая цель - желание спасти Родину и Москву.

Как дивизионная разведка мы были на несколько особом положении. Для отработки действий в полевых условиях нам давали грузовики с крытым кузовом. И почти каждую ночь отдельными группами отправлялись мы, тогда еще будущие разведчики, на выполнение учебных заданий командира. Группы комплектовались из наиболее подготовленных людей и действовали непосредственно на передовой.

Девушек в такие группы долго не включали. Это вызывало у нас обиду. Особенно когда мы узнали, что последнее задание было настоящим, боевым - разведка огневых точек немцев. Группа вернулась через сутки, без потерь. Очень гордые, ребята таинственно молчали, уклоняясь от наших настойчивых расспросов. Как же мы им завидовали! И вместе с тем осознавали: учение окончено, теперь каждый выезд будет сопряжен с реальной опасностью, то есть с тем, к чему мы себя и готовили. Кстати, за это время две из наших девушек были переведены на штабную работу, так как не выдержали колоссальной физической нагрузки.

В ноябре наша дивизия была направлена на боевые рубежи на Ленинградском и Волоколамском направлениях. Там ожидалось наступление врага, и мы должны были сдержать его до прибытия сибирских частей. Рейды наших разведчиков за линию фронта участились.

Но вот наступил момент, который навсегда запечатлелся в моей памяти. В ночь с 5 на 6 декабря нас подняли по тревоге, построили. В наступившей тревожной тишине слышны были только шаги обходившего замерший строй командира. Мы впились в него глазами. Остановившись около нашего взвода, он стал говорить, как будто нам одним:

- Немцы готовят прорыв на Волоколамском направлении. Получен приказ провести разведку. Командиром группы назначаю Сапфирского, с ним пойдут шесть человек. Добровольцы есть?

Вперед шагнули все 33. Подойдя ко мне, он, чуть улыбнувшись, сказал:

-- Ну, ты-то уж вне конкурса. - И, назвав еще пятерых, поторопил: - Быстро одевайтесь, машина ждет!

Через несколько минут в полной боевой готовности, прихватив медицинскую сумку, я влезла в кузов грузовичка. Ехали медленно, без фар, со слабой подсветкой для встречных машин. Спать не хотелось, разговаривать - тоже. Машина довезла нас до кромки леса. Остановилась на берегу замерзшей реки, за деревьями, и мы стали выпрыгивать на землю. Светало. Было очень холодно, снег лежал плотным слоем. Дальше пошли пешком по маршруту, известному только командиру. На нас были зеленые бушлаты, и на белом снегу мы были хорошо заметны.

Двое ребят получили от командира группы задание перейти реку и скрытно провести наблюдение в зоне полотна железной дороги. Нужно было узнать расположение немецких сил в этом районе. Я смотрела, как они пробираются на другой берег, и чувствовала беспокойство. Как плохо, что не нашлось маскировочных халатов: фигурки уходящих бойцов были видны даже сквозь пелену пошедшего снега!

Мне кажется, я до сих пор ощущаю то тревожное волнение, которые мы испытывали с первых минут начала операции. Внезапно послышалась стрельба. Потом все стихло. Неожиданно сквозь метель мы разглядели прихрамывающего бойца - к нам шел Саша, один из двоих, ушедших в разведку. Вид у него был ужасный: без шапки, с искаженным от боли лицом. Он рассказал, что они наткнулись на немцев и Юру, второго разведчика, тяжело ранили в ногу. Хотя Саша отделался легче, он все равно не смог вынести товарища. Перетащив его в укрытое место, он с трудом доковылял до нас. Мы оцепенели: как спасти Юру? Ведь добираться до него надо было по снегу без всякой маскировки.

У меня в сознании сразу всплыли слова командира: «Не оставлять товарища в беде...» Сама не знаю, как случилось, но я быстро сняла с себя верхнюю одежду, оставшись только в белом теплом белье. Схватила сумку, в которой был комплект экстренной медицинской помощи. Сунула за пазуху гранату, - чтобы избежать плена, - перетянулась ремнем и бросилась по оставленному Сашей на снегу следу. Остановить меня не успели, хотя и пытались.

- Он ведь ждет помощи, нельзя его оставить там! - бросила я на ходу, подчиняясь властному внутреннему приказу, хотя страх сжимал сердце.

Когда я нашла Юру, он открыл глаза и прошептал:

- Ой, пришла. А я думал, вы меня бросили.

И так он на меня посмотрел, что я поняла, если нечто подобное случится опять, пойду еще и еще раз, только бы вновь увидеть такую искреннюю благодарность и счастье в глазах товарища.

Нам надо было проползти через место, которое простреливали немцы. Одна я преодолела его быстро, а как быть вдвоем? У раненого была покалечена одна нога, другая нога и руки целы. Я перетянула его ногу жгутом, соединила наши ремни, попросила помогать мне руками. Мы двинулись в обратный путь.

И вдруг неожиданно повалил густой, как по заказу, снег, словно в театре! Снежинки склеились, падали «лапками», и под этим снежным покровом мы проползли самое опасное место.

На полпути нам навстречу бросились ребята, взяли на руки Юру, да и меня тоже пришлось тащить - мои силы оказались на исходе.

Даже одевшись, я долго не могла согреться и ничего не отвечала, кажется, только расплакалась. Добрались до какой-то деревушки, где расположилась другая дивизия наших войск. Мы сдали раненых в медсанбат, а сами решили передохнуть в пустой избе, прежде чем идти к нашей машине. Только здесь и обрушилось на меня все пережитое... Это стало моим боевым крещением. В тот момент, может быть, впервые в жизни мне пришлось преодолеть в себе чувство страха.

Прошло около часа. И вдруг снаружи резко прозвучал сигнал боевой тревоги. В избу вбежали солдаты и крикнули:

- Всем на построение!

Попытки нашего командира объяснить, что мы из другой части, остались без внимания. А мне казалось, что я не смогу даже подняться. Но встали все, и я с ними.

На плацу уже выстроились буквой «П» солдаты. Мы заняли место в самом конце построения. Я еле стояла на ногах. Вдруг все замерли, повернув голову в сторону обходившей строй группы командиров. Один из них, генерал Белобородов, сказал, обращаясь к солдатам, что предстоит принять бой с фашистами.

- Нам некуда отступать, ребята. Соседи наши уже бьются с танковой частью врага...

Он направился к нашему флангу, подошел ближе и удивленно спросил у меня:

- Девушка?

Я молча кивнула.

- Санитарка?

- Я - доброволец! - ответила я невпопад, но гордо. Генерал Белобородов улыбнулся, положил руку мне на плечо:

- Спасибо тебе, доченька!

Он повел меня в центр построения. Где-то близко шел жестокий бой, непрерывно слышались разрывы снарядов. Руководил операцией Панфилов.

Обращаясь к солдатам, Белобородов сказал:

- Вот эта девушка, ребята, примет с нами все, что выпадет на нашу долю. А мы должны выстоять или умереть - другого не дано. За нами Москва!

Окопы заняли сразу же за деревней. Послышался гул, и появились немецкие танки, отходившие от соседних рубежей. Шли, на ходу стреляя из пушек, и нам казалось, что сейчас они свернут в нашу сторону - жуткий момент! Если на тебя надвигается танк, это словно идет ревущий, страшный дом.

Нас учили, что, когда танки приближаются, надо спрятаться на дне окопа, а потом, когда они пройдут, кидать им вдогонку бутылки с зажигательной смесью.

Сначала немцы попадались на наши уловки, но потом поняли, что к чему. И теперь, когда тяжелые боевые машины подходили к нашим окопам, они останавливались и словно начинали танцевать, утрамбовывая землю своими гусеницами, раздавливая тех, кто в окопе.

Я твердо решила, что прятаться не буду, бутылку с зажигательной смесью брошу, а потом пусть давят меня как хотят. Но, видно, нас хранил Господь: танки, развернувшись совсем близко от нас, вдруг начали отступать на север. В эти тяжелые дни обороны и Жуков, командовавший Западным фронтом, и Рокоссовский, руководивший действиями 16-й армии, понимали, что у них не хватит людей, чтобы противостоять противнику, когда он пойдет в наступление. На свой страх и риск Жуков снял войска с более южного направления. Если бы немцы об этом узнали, они бы заняли Москву в считаные часы. Но они устремились навстречу получившим подкрепление нашим частям, которые доблестно держали оборону. Через несколько дней подошли наши дивизии из Сибири, и силами свежих полков началось наступление.

Это было начало разгрома немцев под Москвой, первое их серьезное поражение.

Господь дал почувствовать людям большую беду, а потом спас их, не пустил немцев в Москву. Настроение у нас было приподнятое, друг другу на каждом углу мы кричали:

- Все, остановили немцев!

Вроде бы ничего не изменилось: такой же тяжелый режим, такие же трудные дни, но ликования было не скрыть. С начала войны мы слышали только: «Оставили город такой-то, оставили город такой-то...» - и вдруг впервые перешли в наступление! Битва на Волоколамском направлении вошла в историю как образец военного искусства и героизма русского воинства.

БУДНИ

К концу 1941 года немцы отступили от Москвы более чем на сто километров и остановились на новгородской земле. Наша дивизия получила приказ привести части в полное соответствие с уставом действующей армии.

К нам пришло пополнение, на командные должности были назначены люди, имевшие воинские звания. Дивизия вошла в состав 1-й ударной армии, и в начале 1942 года с Савеловского вокзала столицы отправился эшелон теперь уже 130-й стрелковой дивизии.

Мы погрузились в товарные вагоны, или «теплушки», как их тогда называли. В них с двух сторон были устроены двухъярусные нары, а в центре стояла железная печурка с трубой - «буржуйка». Нас, девушек, поместили в штабной вагон, на левой половине. Возле печки было тепло, но утром, когда мы просыпались, волосы оказывались примерзшими к стенке вагона.

Как настоящий кошмар вспоминается все, что связано с естественными нуждами. Эшелон чаще всего останавливался вдали от строений, и нам, еще застенчивым, приходилось очень трудно.

Наконец на вторые сутки ночью эшелон разгрузился. Короткий сон на полу станционного здания, и ранним утром мы двинулись к месту дислокации. Нас, разведчиков, усадили на броню легких танков. В пути несколько раз мы спрыгивали и ложились в снег - вражеские самолеты на бреющем полете обстреливали нас из пулеметов. К счастью, обошлось без потерь, и через несколько часов мы разместились в деревне Ольшанке, которая изрядно пострадала от боев. Целых домов не было вообще. В избе, где оказались мы, уцелели только стены, потолочное перекрытие без самой крыши и, слава Богу, русская печь. Расположились все на полу, выделив девушкам уголок поуютнее. Так началась наша жизнь на Северо-Западном фронте.

Этот период остался в моей памяти как время тяжелейшего физического напряжения всех сил. Противник окопался прочно, укрепил свою оборону, и активных боев здесь не было вплоть до середины 1942 года. Но тем больше действенности требовалось от разведки. Ежемесячно по 3-4 группы направлялись в тыл немецких войск с целью установления их численности, расположения огневых точек, количества тяжелых артиллерийских орудий. Каждому из нас приходилось не менее двух раз в месяц выполнять такие задания.

Бытует мнение, что в разведку ходят добровольцы. Но это лишь отчасти так. На деле же к тому времени у нас уже определился состав каждой разведывательной группы во главе со старшим. Мы знали цену каждому, верили командиру и полностью надеялись друг на друга - любой новый человек вызвал бы у нас неуверенность. Как только нашего старшего вызывали к командованию за заданием, мы без промедления начинали готовиться к походу. Постепенно уходило романтически-восторженное настроение от сознания, что идешь в разведку. Даже чувство опасности, связанное с рейдом по тылам противника, исчезало. Гораздо более ощутимой была неимоверная физическая нагрузка тяжелых ночных переходов, бессонных ночей и необходимости скрытно пробираться между постами врага.

Спасало доверие старшему и друг другу, а также сознание исключительной важности того, что мы делаем. Долгое время мы возвращались без потерь и радовались этому. Но, уже перейдя обратно линию фронта и чувствуя себя в безопасности, мы вдруг ощущали такой упадок сил, что всего за нескольких километров до своих ложились на снег и лизали его пересохшими языками. Ранней весной приходилось еще труднее: идти по размокшей земле гораздо тяжелее, а в оврагах талая вода доходила до колен.

Самое сложное на фронте - это быт, особенно быт девушки. С нашими мужчинами даже под куст сходить - и то была проблема! Идешь себе с отрядом на лыжах, начинаешь понемногу отставать, думаешь, сейчас я быстро - и догоню! Но только тут все мужчины, будто специально, становятся заботливыми:

- Ребята, шаг поменьше, Наташа устала!

Я невольно думаю: «Чтоб вы померли все!» Однажды не выдержала, выбрала одного постарше и говорю:

- Ну что же вы такие глупые все! А он в недоумении отвечает:

- Да нам и в голову не приходило, что ты побоишься об этом сказать.

- Сообразили бы! Вот теперь иди последним и не оборачивайся. И никому не давай ни останавливаться, ни возвращаться. Догоню вас.

А как еще об этом скажешь? «Вы идите, а мне в туалет нужно?»

Как-то мы оказались в хорошенькой избушечке. Крыша у нее была сбита во время боя, а дощатое перекрытие осталось, печка горит. С нами девочка была, с голосочком тоненьким-тоненьким. Она ко мне вечером подходит и шепчет:

- Ребята с той стороны печки лягут, а мы - здесь, с этой. Ночью они заснут, а мы с тобой потихонечку в дверь улизнем - и все. Ты меня буди, когда тебе нужно, и я тебя буду будить.

Слышу среди ночи писк:

- Наташ! Пойдем!

Мы спали не раздеваясь, ботинки только надели. Крадемся тихонечко так, чтобы даже двери деревянные не скрипнули, - и за угол. Так, чтобы часовой не увидел. Вернулись довольные, легли. На следующую ночь опять пищит:

- Наташ! Пойдем!

И на третью ночь опять:

- Наташ!

- Пойдем, Наташа, пойдем! - вдруг стройным многоголосым хором грянули все ребята, как будто специально тренировались. Перепугали они нас до смерти, я будто к полу примерзла:

- Никуда не пойду!

- Нет, пойдешь! - кричат.

Потом много лет на встречах однополчан мы вспоминали этот случай.

К сожалению, смешное в военных буднях соседствовало с трагическим. Однажды одна из наших групп перед самым местом выхода к своим наткнулась на немецких разведчиков, которых было больше, и заметили они наших раньше. Чтобы дать возможность остальным уйти и доставить добытые сведения, один из группы, Игорь Азаров, остался прикрывать отход товарищей, открыв из автомата огонь по врагу. Он погиб, но другие вернулись, выполнив задание.

Когда после окончания войны мне довелось работать с пленными немцами, то они говорили, что подобных случаев самопожертвования в немецкой армии не было никогда.

Игоря посмертно представили к награждению орденом, но в высших инстанциях представление не утвердили: он оказался сыном репрессированного в 1936 году командира РККА.

К СВОИМ!

На фронте я болела редко, как и все остальные. Но однажды у меня поднялась температура и меня отвезли в домик у реки - отлежаться. Я сразу же постирала белье и повесила его сушиться на печку, а сама лежу в ватной куртке и стеганых штанах, прихожу в себя.

Неожиданно подъехал мотоциклист с приказом, в котором говорилось, что наши разведчики должны участвовать в операции по занятию ближайшей деревни. Обычно мы в подобных военных действиях участия не принимали. Наш командир Николай Михайлович Берендеев так тогда и заявил:

- Мои разведчики хорошо подготовленные, мы их долго учили не для этих простых операций. Да и не нужна вам эта деревенька.

Я же лежу и переживаю, вдруг ребята не послушаются командира, а я буду тут на печи сидеть. Еще подумают, что я их бросила. Вскочила, надела шапку, затянула ремень, уселась на мотоцикл: «Я тоже поеду, потому что там мои друзья, они меня ждут» - решила я. Когда я уже была в пути, подул морозный ветер, и только тут я вспомнила, что у меня под курткой ничего нет - а вдруг что расстегнется?

Приехала к нашим, соскочила с мотоцикла, спускаюсь в землянку:

- Ребята, я с вами!

Как они мне обрадовались! До сих пор вспоминаю об этом с улыбкой. Оказалось, адъютант доложил командирам групп, что Берендеев категорически запретил своим разведчикам идти в атаку. Приказ отменили. А я благополучно вернулась обратно - досушивать белье и выздоравливать. Но, тем не менее, я почувствовала, что поступила правильно, приехав тогда к своим. Сколько же радости доставило мне осознание этого!

ПАЕК

Как-то мы возвращались из разведки: это было поздней весной 42-го. В лесу уже появилась зелень. Передвигаться стало гораздо легче, чем зимой. Задание мы выполнили, и теперь нужно было так же успешно вернуться к своим.

Линия фронта совсем не такая, какой ее обычно представляют. В действительности ее просто нет. Мы сами определяли: вот здесь наша сторона, а там уже немцы; сами находили наиболее благоприятные места для выхода на свои позиции. Но на этот раз нам не повезло: вблизи от выбранного нами места оказались немецкие дозоры. Пришлось задержаться еще на сутки.

И тут оказалось, что весь наш сухой паек съеден. Ребята загрустили, забыли даже об опасности, сейчас их мучил только голод.

Глядя на них, я без всякого сожаления достала свой «НЗ» (неприкосновенный запас) - кусок сухого черного хлеба и аккуратно разделила его на пять частей. Выдала каждому со словами:

- Только не жуйте и не глотайте сразу, а держите во рту, как конфету, пока не размякнет.

Через несколько минут я услышала:

- А ведь есть уже не хочется.

Спустя много лет мы, оставшиеся в живых, часто вспоминали, как маленьким кусочком черствого хлеба удалось утолить голод молодых здоровых парней. Теперь уже сильно поседевшие, но все такие же дорогие мне ребята пытались объяснить это чувством единства, которое возникло у них при общей трапезе, да еще так честно разделенным сухарем!

А я верю, что в этот момент благодать Святого Духа коснулась всех нас!

В тот раз мы успешно выбрались из своего укрытия и вернулись «домой».

ЯЗЫК

В апреле 1942 года мы получили задание взять языка. До тех пор попытки провести эту операцию проваливались. Уже известный наш разведчик Иван Тютюнов был назначен старшим группы захвата. Операцию тщательно подготовили, а затем, досконально изучив распорядок дня во вражеских окопах, начали действовать. Включили в эту группу и меня, чтобы в случае ранения пленного я успела его допросить.

Ночью двое из наших подползли к немецкому окопу, бросили гранату, прыгнули туда и вытащили ошалевшего от неожиданности немца. Мне было поручено обеспечивать отход группы. Словом, получили мы языка.

И вот он стоит перед нами, потрясенный происшедшим, потерявший свою пилотку и пытающийся что-то сказать. Я разобрала только: - Меня убьют?

При этом он так дрожал, что мне стало его жаль, хотя проявлять такие чувства к врагу не полагалось. Кто-то, заметив мое состояние, подошел и шепнул мне:

- Ты что, его жалеешь? А я отвечаю:

- А мне Николай Михайлович - это тот командир, который взял меня в разведку, - сказал, что пленный - не враг.

У меня всю войну так было. Пока немец стреляет в нас, убивает наших солдат - он мой противник, с которым нужно бороться. А если он беспомощный, в наших руках - это для меня живая душа. Дала я ему тогда воды, стала объяснять, что, если хочет жить, должен правдиво ответить на все вопросы. Он с готовностью согласился и сказал, что вовсе не фашист, а простой рабочий. После первого допроса мы отправили его в штаб.

При захвате он потерял пилотку, и я отдала ему свой запасной подшлемник из шерсти. На следующий день в газете подробно описывали, как брали языка, и в конце было сказано: «Видели бы вы этого завоевателя вселенной! Стоит, дрожит, в замызганном одеянии, а на голове накручена какая-то грязная тряпка». Я так возмутилась: «Какое безобразие - это же мой чистенький, новенький подшлемник!» - что даже забыла, что речь в статье идет о нашем подвиге и особо подчеркивается, что на допросе немец выдал важные сведения...

Руководивший той операцией Иван Тютюнов погиб в июле 1942 года при выполнении боевого задания в деревне Врагово Новгородской области.

Наши клюнули на немецкую провокацию. Подосланный агент назвался перебежчиком и сказал, что впереди деревня будет свободной целый день. Решили ее взять и напоролись на засаду. Тютюнова убили на месте. В тот день он впервые выпил полстакана водки и сказал:

- Либо грудь в крестах, либо голова в кустах.

А до этого никогда, идя в разведку, не пил.

Он упал замертво там, откуда никто не мог его вытащить. Нескольких ранило, когда они пытались достать тело, - немцы уже пристреляли это место. Все лето труп Тютюнова лежал на солнце, пока совсем не высох...

БОЕВАЯ ПОДРУГА

Была у меня на фронте подруга - узбечка Зиба Ганиева. До войны она училась в ГИТИСе на отделении народной хореографии. Ушла на фронт добровольцем после первого курса. Дух у нее был боевой, и она просилась во все разведки, обещая, что быстро всему научится. Однако учеба давалась ей непросто: пойдет вместе со всеми на лыжах, через десять шагов со слезами возвращается обратно. Но вот снайпером она в конце концов оказалась отличным, и тогда ее стали посылать на настоящие задания. Однажды вернулась довольная:

- Я сегодня троих убила! Я так и обомлела.

- Малолетняя ты преступница, - говорю ей. - Убила и радуешься!

Я прозвала ее Жанной д'Арк. Бывало, снимет пилотку, волосы по ветру развеваются, победоносная, с винтовкой!

Как-то засела она на снайперской охоте, а немцы все никак не появлялись. В это время мимо шел батальон нашей дивизии. Зиба узнала, что идут брать деревню, потому что по данным разведки там мало немцев, и предлагает им:

- Я покажу вам дорогу. Я давно тут сижу наблюдаю и хорошо все знаю.

Подошли к околице, немцы наших заметили и начали стрелять. Наши залегли, а Зиба поднялась во весь рост и кричит:

- Вы что? Сейчас же подняться! Приняла на себя командование, вскинула винтовку - и вперед. Солдаты за ней. Заняли ту деревню. Так Зиба получила орден Красного Знамени.

Однажды немецкая пуля угодила ей в колено, да так, что нога развернулась пяткой вперед: оторвались связки в суставе. В госпитале сказали, что нужно немедленно делать ампутацию, но Зиба отказалась наотрез.

- Умру, но без ноги жить не буду! - заявила она. Спорили, спорили, а потом главный медик ее пожалел: что будет 18-летняя девчонка делать без ноги?

Доставили Зибу на самолете в Москву, в институт им. Склифосовского. Ей очень повезло: положили в отделение, где шефом была жена Шверника, Мария Федоровна. И очень уж эта одинокая узбекская девочка пришлась ей по душе. Зибе сделали несколько успешных операций. Выздоравливала она дома у Шверников. Они ей даже нашли жениха-азербайджанца, которому помогли с карьерой. Он окончил институт иностранных языков, они поженились, Зиба поступила на филологический факультет и защитила кандидатскую диссертацию. Весь Азербайджан носил ее на руках, они с мужем дипломатом повидали весь мир. Зиба прожила долгую счастливую жизнь.

ДЕМЯНСК

Словами трудно передать, что чувствует человек на войне. Просто сказать: 18 раз переходила линию фронта. Но кто не переходил - не поймет, что это такое. Ситуаций, когда каждый шаг мог оказаться последним, было множество...

В 1942 году наши решили «по немецкому образцу» окружить 16-ю армию противника в районе Демянска Новгородской области. Одну бригаду было решено направить внутрь, а остальные войска должны были наступать снаружи. Добровольцы, девчонки-переводчицы шли в немецкое окружение с восторгом! Дело было зимой, ожидалось завершить операцию за два месяца.

В результате неудачных действий в частичном окружении оказалась часть 1-й ударной армии, в составе которой действовала наша дивизия. Мы были отрезаны от основных магистралей, снабжавших нас всем жизненно необходимым. Сразу ощутили нехватка продовольствия. Делились друг с другом всем, что оставалось в карманах.

К счастью, длилась осада не очень долго. Наши войска ослабили «клещи» немцев и даже потеснили их.

В более тяжелой ситуации оказалась бригада, которую направили внутрь кольца окружения, чтобы она из тыла добивала немцев. Поскольку операция с окружением провалилась, эта бригада фактически была обречена на гибель. Командование о ней как бы забыло. Вспомнили уже весной, когда они неожиданно подали о себе знак.

В мае 1942 года наша часть получила задание вывести остатки бригады. Сформировали группу, в которую вошла я, и отправили за линию фронта.

Увиденное потрясло нас: горы трупов. В живых от всей бригады осталось только восемь человек. Мало сказать, что голодные и оборванные, они были совершенно одичавшие. Помимо того что немцы выслеживали их по лесам еще и местное население наших солдат не принимало: это грозило жестокой карой... У них закончились патроны, батареи у радиоприборов, истрепалась одежда. Уже шла весна, а на них остатки валенок и теплой формы, ведь предполагалось закончить операцию зимой. Этих восьмерых нам удалось вывести живыми.

До сих пор считаю, что операция под Демянском была безнаказанной глупостью командования. Наша дивизия за время боев в районе Демянска понесла значительные потери. Выбыли из строя многие мои друзья, одни погибли, другие были ранены. А командира нашего Н. М. Берендеева направили учиться в академию. Сама я к тому времени была на пределе истощения всех сил. Поэтому когда в конце мая 1942 года мне предложили поехать в Центр подготовки разведчиков, я согласилась. Свое решение сообщила представителю Центра в нашем политотделе, дав подписку держать все в строгой тайне. И это было самым трудным для меня испытанием, потому что пришлось сказать товарищам, что я возвращаюсь в Москву для продолжения учебы в авиационном институте.

Сначала они не поверили. А когда я стала упорно повторять эту версию, они, прежде чем перестать со мной разговаривать, заявили с обидой:

- Значит, бежишь с фронта, бросая нас? А мы так в тебя верили...

Слезы навертывались на глаза, душило настоящее горе от осознания невольного своего «предательства». Но сказать правду я не имела права. И только спустя годы я смогла все объяснить оставшимся в живых навсегда близким для меня дорогим моим однополчанам.

Располагался Центр в Гирееве, тогдашнем пригороде Москвы, при штабе партизанского движения. Поместили меня в комнате с кроватями - от которых я уже отвыкла, - где жили еще четыре девушки, и сразу заявили, что никакой связи с внешним миром у меня пока не будет.

- Вам все объяснят, - сказал сопровождающий и исчез из поля моего зрения навсегда.

А я, впервые за долгое время, раздевшись, с удовольствием улеглась на указанной мне кровати и заснула крепким сном, забыв обо всем на свете.

Наутро вызвавший меня начальник объявил, что обучаться я буду в группе диверсантов. Я попросила объяснить, чем придется заниматься потом, и, узнав подробности, категорически отказалась. Тогда он, услышав о моем хорошем знании немецкого языка, направил меня к переводчикам.

Начались напряженные занятия, а я все возвращалась мыслями к оставленным мной разведчикам, о которых не могла ничего узнать. Через три месяца мне присвоили звание младшего лейтенанта и направили в распоряжение политуправления 16-й армии, под Сухиничи….