Воспоминания

Косарева Клавдия Ивановна

Первый лист освещает биографические данные, написанные как бы от автора. Писала я их, конечно, сама - как мне посоветовали товарищи.

Свои детские годы Клава провела в родной семье. Это была простая крестьянская семья одной из подмосковных деревушек. Старшие братья и сестры любили трудиться по хозяйству и Клаве целыми днями приходилось сидеть дома с больным отцом.

Последний ребенок в семье – Клава - была общей любимицей семьи. В минуты, когда она находилась наедине с отцом, он много рассказывал о жизни города, о железной дороге, где он раньше работал. Ее детский ум сильно запечатлевал все сказанное отцом и Клава целыми часами внимательно выслушивала его.

Клава рано научилась писать, читать. Лучше всего любила она арифметику. Отцу нравилось это желание всему научиться. Он накупил детских книг, задачник арифметики для начинающих считать и теперь они вместе начинали заниматься.

Сам отец был малограмотным. Клаве он говорил: «Учись, старайся, Клава, плохо быть темным, неученым человеком». А когда ей исполнилось семь лет, он отвез ее учиться в школу в другую деревню за пять километров от дома.

Увлеченная учебой, живя на квартире у чужих людей, Клава быстро перестала скучать по родному дому. На воскресенье отец брал ее домой, где целый день вся семья выслушивала живые рассказы о школьной жизни и успехах в учебе.

В школе она была отличницей учебы и отец гордился этим.

Так, переходя из класса в класс, Клава окончила сельскую, а затем н/среднюю школу.

В 1933 г. весной отец умер. Материальное положение стало тяжелее, но видя хорошие успехи и зная, что отрыв от учебы огорчит Клаву, братья и сестры общими силами помогли ей.

В 1935 году, выдержав зачетные экзамены в Московском полиграфическом техникуме, она была зачислена в число студентов наборного отделения полиграфического производства.

Теперь она была взрослой студенткой-комсомолкой. Свободное от учебы время занималась спортом и работой над собой.

Без отрыва от учебы в 1938 году проходит курсы летчиков-наблюдателей в аэроклубе Свердловского района г. Москвы, а в 1939 году она оканчивает техникум.

Оценив защиту государственного диплома на «отлично» Государственная Квалификационная Комиссия присвоила ей квалификацию техника-технолога наборного дела полиграфического производства.

В 1939 году в июне месяце Клава поступает на работу в типографию «Московский Большевик» на должность мастера смены наборного цеха, а затем, минуя работу по линии технического нормирования при отделе труда, была выдвинута на должность начальника отдела организации труда типографии.

22 июня 1941 г. началась отечественная война.

Клава решила уйти в ряды РККА.

Хорошо владея винтовкой, она думает пойти стрелком, но ей отказывают и она идет в Куйбышевский Райком РОККа.

В райкоме РОККа Клаву назначают командиром санитарной дружины, а 15 октября 1941 года, когда враг близко был под Москвой, она во главе целого санвзвода Куйбышевского района г. Москвы, приходит в добровольческую 3-ю Московскую Коммунистическую стрелковую дивизию, ныне 53 гвардейскую стрелковую дивизию, на защиту Москвы.

Когда же враг под натиском нашей Красной Армии откатился на запад, в качестве сандружинницы Клава Косарева стала участницей целого ряда боев за населенные пункты Ленинградской области.

Ею вынесено с поля боя свыше 63 раненых бойцов и командиров Красной Армии с их оружием и 23 - без оружия.

За вынос с поля боя раненых бойцов и командиров Красной Армии, а также за проявленную отвагу в боевой обстановке, - Клава Косарева была представлена к правительственным наградам.

В ряды защитников Москвы

Всем нам памятен июньский день 1941 года, когда радио принесло страшную весть о вероломном вторжении германских войск на территорию Советского Союза. Нарушилась мирная жизнь, умолкли веселые песни. Каждый старался определить свое место там, где сможет больше дать пользы для борьбы с врагом. Лучшая передовая молодежь - комсомол посылала своих представителей на фронт. Десятиклассники, студенты учебных заведений сменяли книги на винтовку и шли на поле брани.

В этот день москвичи отдыхали. Было воскресенье. Получив накануне разрешение Парткома и администрации на отпуск, необыкновенно радостная проснулась рано. Было теплое солнечное утро. Войдя во двор и посидев минут десять на лавочке под липой, я вернулась в комнату и начала собирать вещи к отъезду. На этот раз мыс сестренкой Сашей собирались поехать отдыхать в Т..риски. По рассказам товарищей нас привлекали к себе финские леса. Увлеченная работой, я не заметила, как подошел полдень. Сборы закончились, жду прихода Саши.

Вдруг радио необычно странно замолкло, а через несколько минут, затаив дыхание, все мы слушали речь В.М. Молотова.

Помню, во мне как-то сразу все оборвалось. В условленное время Саша не пришла. Но я не волновалась, как раньше. Мне было понятно ее отсутствие, в эти минуты я много передумала и остановилась на одном - иду в Красную Армию. О своем решении пошла поделиться с Сашей по телефону. Хотелось много сказать, но разговор был коротким:

- Саша, слышала выступление т. Молотова?

- Слышала!

- Так вот, поездка откладывается, ясно?

- Ясно!

- А я, Саша, решила добровольно пойти в армию...Правильно?

- Очень хорошо, правильно!!

- Ну, пока! До скорого свидания, Саша, жди звонка.

Утром 23 июня, не заходя на работу, я пошла в Райвоенкомат Куйбышевского района г. Москвы. К Комиссару я обратилась с просьбой, чтобы меня взяли н армию стрелком, но мне отказали и направили в Райком РОККа. Прихожу в Райком РОККа. Здесь меня встретили приветливо. Председатель тов. Малыхина внимательно выслушав меня, дала ряд указаний по оформлению документов и попросила зайти вечером.

Время было 8:45 утра. В 9 часов я должна начать работу. Надо было спешить. Наступал рабочий день. Как обычно, все шли, но не видно уж было радостных, улыбающихся лиц, их сменили суровые взгляды и молчание.

Войдя в проходную будку, сняв рабочий табель, я вышла в небольшой садик перед типографией; здесь обычно сидели на скамейках рабочие, служащие; ожидая рабочего дня, они любовались клумбами цветов и душистыми тополями. Но в это утро он был пуст. Люди молча проходили к рабочим местам, молча начинали работать.

Рабочий день закончился. Иду в партком. Секретарь партбюро - А.И. Игнатова встретила меня вопросом: «Ну, что, Клава, скажешь?..»

Подробно рассказав о своем решении, я попросила об освобождении меня от комсомольской работы. Я была секретарем комсомольской организации. Но она не соглашалась, доказывая мне о значении моей работы с комсомолом в предстоящие грозные дни войны.

Разочарованная нашим разговором, ставшим к концу довольно бурным, шла домой и думала: «любым путем, но уйду».

На следующий день разговор наш был продолжен. Видя бесполезность уговоров меня, Анна Ивановна согласилась. а в 6 часов вечера я, уже со своими документами, была в Райкоме РОККа. Коридоры, комнаты были полны девушек. Кое-как я протискалась к инструктору тов. Шахматовой и передала наш разговор с тов. Малыхиной накануне. Она взяла мои документы, просмотрела их и, попросив обождать ее, ушла.

Через несколько минут меня попросили зайти в кабинет. Там сидели т. Шахматова и т. Малыхина. Я поздоровалась, не понимая еще, почему меня пригласили сюда.

Разговор начала тов. Малыхина:

«Ознакомившись с вашими документами, тов. Косарева, мы решили назначить Вас командиром санитарной дружины. Судя по характеристике вашего Партбюро, Вы справитесь с этим. Людей в дружину отбирайте сами, за отбор отвечаете».

«Хорошо, согласна» - ответила я, хотя про себя подумала: «Справлюсь ли»?

Через пару дней дружина была сформирована. Но что это за люди? Как они будут вести себя в учебе и особенно в бою? Меня эти вопросы мучили больше всех других.

Началась учеба. Теперь я старалась, как можно лучше узнать каждую девушку в отдельности. Кроме бесед с ними, я начала практиковать посещение их семей, знакомилась с обстановкой их работы, держала связь с секретарями комсомольских организаций. Все это мне дало возможность хорошо узнать тех, за кого я отвечала.

Девушек, случайно попавших в нашу сандружину, а такие были, мы с общего согласия руководства РОККа отчисляли и сообщали о причине на их производство.

Соблюдая крепкую воинскую дисциплину, сандружина скоро добилась во всем воинских показателях и была представлена на антифашистском женском митинге как одна из лучших дружин Москвы.

Стройными рядами, четким шагом вошли девушки в синих комбинезонах с повязками красного креста на рукавах в Колонный Зал Дома Союзов. Сидя в почетном Президиуме, я с гордостью за них смотрела на их торжественные лица и думала: «С такими девушками не страшно идти на выполнение любого задания. Не подведут».

Свою учебу дружина умело совмещала с ночными дежурствами в метро «Красные Ворота», где получила высокую оценку своей работы. Но девушек это не удовлетворяло. Они рвались на фронт. 15-го октября 1941 года мечта наша осуществилась.

В это время враг рвался к воротам Москвы. Он уже был близко. Кровавый пес Гитлер думал получить теплые московские квартиры, но, просчитавшись, получил в зубы.

На защиту Москвы - сердце Родины - поднялся весь народ от мала до велика. Всюду создавались добровольческие отряды москвичей.

Дружина в количестве 34 девушек была сформирована из лучших дружинниц четырех дружин.

Командиром дружины назначена была я. Моим помощником - командир одной из дружин, Вера Резцова и политруком Вера Шатен.

С большой любовью снаряжали нас в путь Председатель Райкома РОККа т. Малыхина и т. Шахматова. Трогательным было расставание, но все держались крепко. Распрощавшись с родными и друзьями, с сумками через плечо, мы выступили на подмосковные рубежи, на защиту Москвы.

Так осуществилась и моя мечта. Придя в ряды защитников Москвы, приняв военную присягу, я была зачислена бойцом 3-й Московской Коммунистической стрелковой дивизии, ныне преобразованной в 53-ю гвардейскую краснознаменную стрелковую дивизию.

В первом бою

Под населенный пункт Н. Русса наша часть прибыла 21 февраля 1942 г., проделав без отдыха 120 клм. марш. Наступал вечер. В деревню была выслана разведка. Предполагалось несколько часов отдохнуть. Остановившись в лесу, решили соорудить шалаши. Работа шла дружно. В течение нескольких минут наше месторасположение стало походить на настоящий лагерь. С наступлением темноты разрешены были костры. Надо было отогреться, покушать, обсушиться. Большинство бойцов впервые ночевали в шалашах морозной зимней ночью, но их это не страшило. Не страшен им был мороз, - впереди были немцы, и они с нетерпением ждали схватки с ненавистным врагом. Вздремнув немного у костра, мы чувствовали себя бодро. На рассвете был получен приказ о наступлении. Смело шли бойцы в первый бой под умелым командованием своего боевого командира - капитана Верстака.

Выбить немцев было нелегко. За шесть месяцев своего пребывания в Н. Руссе враг хорошо укрепился. Кроме дзотов, которых было свыше 17, на каждом чердаке домов были огневые точки автоматчиков, нередко и пулеметчиков. Церковь, с которой хорошо контролировались все подходы к деревне, немцы приспособили для ведения огня из пулеметов и минометов. Взять деревню можно было только внезапным налетом.

Так и поступил командир батальона капитан Верстак.

Проделав 12 клм. марш по глубокому снегу, батальон вышел в тыл врага. Немцы не ждали. Они нас заметили тогда, когда мы были на расстоянии 100-150 метров от деревни. Часовые подняли тревогу. Перепуганные немцы, полураздетые открыли беспорядочную стрельбу. Заработали немецкие минометы, полетели осветительные ракеты. Я шла со штурмующим взводом лыжников, за нами двигались стрелки, заговорили наши пулеметы.

Появились первые раненые. Впервые столкнувшись с действительностью, я подумала: «наконец-то, по-настоящему я полезна, перевязываю раненых на поле боя...»

Огонь противника с каждой минутой все усиливался. Опомнившись, немцы стали бить из всех видов оружия, но уже было поздно. Наши бойцы уже ворвались в деревню и немцев теперь всюду настигали штыки и гранаты советских воинов-москвичей, добровольцев. Появилось больше и наших раненых бойцов. Завязался уличный бой. То здесь, то там начали раздаваться голоса и зов раненых. Кто зовет: «Сестричка, помоги!», кто называет по имени. Они знали, что к ним придут, и они звали.

Переживая все мученья и боль вместе с ранеными, захватывало дух и нарастающая злоба и ненависть к этим звероподобным чудовищам в человеческой шкуре.

Почувствовав силу наших бойцов, неуверенные в победе, немцы усиленно обстреливали подходы к деревне, они старались помешать нам подтянуть резервы.

На поле, где мы переползали от одного раненого к другому, чтобы оказать помощь, то и дело вспыхивали в темноте огоньки взрывающихся мин. Непрерывно строчил пулемет.

Первое время мы прижимались к земле, но потом не хватало выдержки. Девушки начали перебегать в рост, увлеченные работой, забыли об опасности. Руки и мозг работали автоматически.

Часто вспоминаю случай, как до смешного я растерялась перед первым раненым. Передвигаясь в хвосте взвода вперед, я заметила впереди, как после разрыва мины, как-то неуклюже уткнулся головой в снег один ив бойцов взвода. Трудно в темноте было узнать, кто это. Я подползла ближе. Вижу боец Железнов. Он перевернулся почему-то на спину и его глаза неподвижно установились в небо. Он молчал. Я позвала его. Не отвечает.

- Товарищ Железнов, что с Вами? - повторила я.

- Я ранен, отвечал он еле слышно.

- Во что Вы ранены?

Больше он мне не отвечал. По кровавому пятну на снегу я поняла, что он ранен в левую руку. Чтобы лучше разобраться, где рана, я стала осторожно приподнимать руку и вся застыла от ужаса. Я держала перед собой в правой руке оторванную осколком мины кисть левой руки бойца Железнова. Из рукава прямо в лицо мне хлынула струя горячей человеческой крови. Меня всю сковало. Я так опешила, что не могла сообразить, что с ним делать. Но это продолжалось несколько секунд. Почувствовав стыд за себя, что растерялась, быстро наложив жгут и забинтовала руку. Почувствовав мои теплые руки, он ухватил меня правой рукой за плечо и начал попросил помочь ему встать. Поблагодарив меня, он начал пробираться по указанному мной направлению в тыл.

Я поползла к другому раненому. Со мной рядом ползла Валя Стенина. Мы хорошо с ней дружили, и поэтому наша встреча очень обрадовала нас. Обменявшись приветствиями, мы удалились друг от друга, Я направилась уже к четвертому раненому, когда до меня донесся еще заметный, скорее хриплый вздох, нежели голос. Повернув голову по направлению звука, я услышала вопрос: «Валя?»

Это, узнав Валю, звал раненый боец, но Валя не отзывалась. Ее молчание меня встревожило. «Что это может быть?» - подумала я. «Валя, Валя» - зову я, но никто не отвечает - значит что-то с ней неблагополучно.

Когда я подползла к ней, Валя лежала навзничь. Осторожно повернула ее лицо к себе. Валя молчала, но глаза были открыты. Жива, подумала я, но это была ошибка. Пульс уже не работал. Теперь только я поняла, что навсегда оборвалась молодая, полная радости жизнь Вали. Ее сразила вражеская пуля.

Храбрая, смелая Валя не посрамила звания Ленинского комсомола. Она с честью выполнила свой долг перед родиной. Когда вынули из кармана Валин комсомольский билет, он был залит кровью. До слез было жалко своего боевого товарища, но слез не было. Глаза были сухими. В сердце появилась неутолимая жажда мести за погибших товарищей.

Вали уже не было в живых, но живой образ Вали долго не покидал меня. Мне казалось, что Валя жива.

В этом бою наряду с другими погибшими товарищами, погибли две смелые, молодые девушки-комсомолки: Валя Струкова и Вера Оранжева.

Эти страшные минуты не забудешь, пока будешь жива.

Ворвавшись в деревню, наши бойцы к рассвету очистили, ведя уличные бои несколько десятков домов. Но в оставшихся домах сидели немцы. Они цеплялись буквально за каждый забор.

Перевязав раненых на поле, мы всех их эвакуировали до подвод, расположившихся в 200 метрах на опушке леса, и хотели отправиться в деревню. Но пройти было невозможно. Наступил рассвет и немцы снова обрушили ураганный огонь по подходам. Несколько человек раненых, для которых не хватило лошадей, начинали замерзать, что делать? Кругом лес, а до деревни 8 клм. Тогда девушки кое-что поснимали с себя, теплые вещи и одели раненых. Здесь же находился и раненый в живот и левый пах, которого я последним вынесла с поля боя – пом. командира моего взвода сержант тов. Гузов. От потери крови он то и дело терял сознание, бредил. Стараясь его согреть, я одела ему на ноги свои теплые носки, подшлемник. Видя, что это его не согревает, я сняла шинель и накрыла его шинелью. Ему стало теплее, но зато я, оставшись в нательной рубашке и гимнастерке на 20-ти с лишним градусов морозе, окончательно замерзла. От мороза начало колоть спину, ноги не слушались, меня клонило ко сну, но шинели с раненого я взять так и не посмела. К моему счастью пришла лошадь и мы первым, как тяжелораненого, эвакуировали его в медсанбат. Одевшись в шинель, я согрелась и помогла эвакуировать последних раненых.

Утром пришел комиссар батальона тов. Ермолаев. Спросив, кто желает пойти в деревню, он дал указание - отнести туда медикаменты и гранаты. Пошло в деревню нас 5 человек: Нина Рубцова, Дуся Михайлова, Оля Миронова, Валя Гулеева и пятая - я.

От деревни мы находились на расстоянии 200 метров, которые можно пройти в несколько минут, но из-за огня противника, мы приползли в деревню спустя два с лишним часа. Медикаменты и гранаты были доставлены.

С большой радостью встретили нас бойцы, а еще радостней было нам, так как мы не знали расположения наших бойцов в деревне и рисковали попасть к немцам. Но нас утешали наши гранаты, которыми мы уговорились, на случай, угостить немцев.

Особенно весело нас встретили - старшина т. Кожевников с приготовленной в руках воблой и мороженым хлебом. Передав боеприпасы бойцам, мы так аппетитно покушали угощение, что казалось вкуснее блюда и не придумаешь.

В деревне нас ждали раненые. Хотя там и работали уже отважные девушки - Маруся Жаворонкова, Аля Берг, но их было мало. Два дня и две ночи мы работали без отдыха, а когда на третьи сутки наши бойцы окончательно выбили немцев из деревни, у меня поднялась температура. Я начала грипповать.

Через несколько дней, поправившись от гриппа, я снова приняла участие в боях за населенные пункты - Глубочицы, Антаново, Великуши, Черное, Лунево, Ожееды …

Участвуя в боях за указанные населенные пункты, я перевязала и вынесла с поля боя 39 чел. бойцов и командиров с оружием и 18 чел. без оружия, за что ком. полка капитаном Павловым и комиссаром полка ст. батальонным комиссаром т. Жур, совместно с командиром санвзвода военфельдшером Долбуновым, была представлена к правительственной награде - ордену Красная Звезда.

В бою за М. Врагово

Было июльское утро. Весь день накануне и ночь лил, не переставая, дождь. Наш часть вела третьи сутки бои за населенный пункт М. Врагово. Враг крепко засел там, закопавшись в землю, он яростно отбивался.

Нашему наступлению сильно мешал дождь. Земля от воды раскисла, в траншеях и окопах стояла вода. Промокшие бойцы упорно боролись и не отходили. Опушку леса, где было расположились бойцы, враг начал так бешено обстреливать из минометов и тяжелой артиллерии, что вековые ели валились одна на другую, наполняя опушку ужасным треском.

Бойцам пришлось оставить опушку, но они ушли не назад, а вперед. Под прикрытием ночи, они вырыли себе траншеи и закрепились. Стараясь не выдать себя, они молчали в ожидании приказа о наступлении. Их теперь разделяли от немцев несколько десятков метров. На левом фланге выбыл из строя пулеметчик № 2. Он был убит осколком мины в голову. Заменить его, получил приказ другой пулеметчик, мл. сержант Журавлев. Получив приказ, тов. Журавлев пополз к пулемету. Ему предстоял тяжелый путь. На глазах у немцев ему нужно было проползти 40-50 метров по открытой местности.

Искусно маскируясь, он пополз, но не успел сделать и 20-ти метров, как осколком мины ему перебило обе ноги. Требовалась помощь, но санитар выбыл из строя - оказать помощь было некому.

В это время мы находились в землянке на опушке леса. Страшно было голову высунуть. То и дело снаряды рвались рядом, но, несмотря на обстрел, прибыл связной Иванов. «Командование батальона приказало выслать на передовую 1-2 санитаров» - доложил Иванов, но и санитары вышли из строя. Воспользовавшись случаем, мы с санинструктором, Леней Шубиным, попросили разрешения командира санвзвода Люды Королевой отправиться на передовую. Нам давно хотелось туда, но нас не пускали. Сидеть в землянке во время боя очень мучительно, хочется все видеть, все знать.

Через минуту мы ползли к траншеям. Держимся рядом, кажется вот-вот или елкой пришибет, или снаряд угодит в нас. Обстрел не стихает, но мы продолжаем двигаться. Потом небольшой бросок и мы в траншеях.

Сырая земля и накинутая на плечи плащ-палатка затрудняли движение и мы еле отдышались. О первом раненом, о котором нам рассказали, был пулеметчик. Я было высунула голову посмотреть в указанном направлении, но один из бойцов резко дернул меня и силой пригнул мою голову к сырой глине. Сначала я разозлилась на него, но потом поняла, что он был прав. Не успела я скрыть голову, как над головой у нас защелкали разрывные пули. Очевидно, бил снайпер.

Когда немец угомонился, решив его обхитрить, оба с Леней проползли по траншее вперед, но так как ползти пришлось по головам бойцов, то иногда нам доставалось. Нас ругали, да и как не ругать: внизу вода, а по головам ползут, волокут что-то тяжелое. На ругань бойцов мы не отвечали.

Старались молчать. Связав несколько обмоток, снятых с ног у бойцов, и, связав их крепко между собой узлами, Леня осторожно выполз из траншеи, закинул один конец раненому и тог, поняв, что от него требуется, закрепил себя. Все как-то шло хорошо. Но как ни бились мы с ним, так и не пришлось нам ударно его вытащить. Стоило его хоть немного сдвинуть с места, он принимался от боли кричать не своим голосом, а немцы начинали вести огонь и его еще раз ранило в руку.

Кое-как мы его подтащили к траншее, уложили на плащ-палатку, наложили шины, жгут, перевязали и опять по головам волоком эвакуировали на батальонный медпункт.

Много раз мы возвращались обратно в траншеи и выносили оттуда раненых. Выбившись из сил, решили отдохнуть. Леня пополз в какую-то полуразрушенную землянку. Закурить. Я отправилась в землянку НШ, но по пути я встретила одного из саперов. Он был ранен в бедро, а осколком мины раздроблена была ступня. Двигаться он не мог. Перевязав его, хотела сказать, что подождем Леню, и мы его отнесем.

Но так как ростом он был небольшой, худенький, решила отнести одна.

Сначала мы двигались ползком, было слишком медленно. Тогда я попробовала взять его на плечо и поднять. Мне удалось. На БПМ он не пожелал являться, попросил доставить его к себе в саперный взвод, так как там была лошадь. Я согласилась. Путь шел лесом, нести его можно было свободно, в рост. Так донесла до его взвода, подбинтовала рану. направилась обратно. Повернувшись, я заметила недалеко от землянки КП полка нашего комиссара полка ст. бат. комиссара тов. Петрова-Соколовского. До этого я мало с ним говорила, не знаю, видел ли он, как я несла раненого , но только он стоял и улыбался на меня, а когда поздоровались - он, не переставая улыбаться, сказал: «Хорошо, так и продолжайте работать». Я сильно смутилась, что он улыбается над тем, как я тащила раненого.

Стоя перед ним грязная, в глине и крови, почувствовав себя немного неудобно, поспешила проститься и уйти. Но я уже шла веселая, не чувствуя устали, готовая без конца носить раненых. Простые слова комиссара меня подбодрили.

Спустя несколько дней, когда шел разбор боя на партийном собрании, где присутствовал и комиссар, ряд товарищей коммунистов отметили нашу работу. Командование батальона: ком. сан. взвода военфельдшер т. Королева, пом. ком. батальона ст. лейтенант т. Игнатов, ком. полка майор т. Тарасюк и ст. бат. комиссар тов. Петров-Соколовский представили нас к правительственной награде ордену Красной Звезды.

Бои на реке Робья

Уже несколько дней подряд, не затихая ни на минуту, шли .кровопролитные бои на реке Робья. В этих боях, на передней линии работали санинструкторы и санитары-мужчины. Девушкам командир батальона ст. лейтенант т. Еремин приказал дежурить на бат. медпункте.

Было 10 утра, 14 августа 1942 г., когда на БМП прибыл с передовой линии, санинструктор т, Серегин и сообщил, что оказывать помощь раненым на передовой некому. Все санинструктора, санитары, кроме него, выбыли из строя.

Единственный мужчина на БМП у нас был санинструктор Леня Шубин. Было ясно - надо было идти девушкам.

Девушки у нас, обычно все без исключения, рвутся на передовую. Особенно после того, как нам стали реже разрешать работать на передовой, заменив нас мужчинами.

Девушки все, как одна, пожелали заменить выбывших из строя, но командир санвзвода военфельдшер Люба Королева, остановилась на двух кандидатурах - на моей и Лени Шубина.

Не раз мы разделяли с ним трудные минуты. Хорошо изучив поведение друг друга в боевой обстановке, мы были уверены, что чтобы с каждым из нас не случилось, в беде не оставим.

Мы уже собрались уходить, как Люба приказала пойти третьему человеку - сандружиннице Маше Блиновой.

Теперь мы шли втроем. И хотя ничего радостного, веселого нам впереди не предстояло, на душе было светло, хорошо.

Дорогу лесом мы прошли спокойно. Дальше путь лежал через открытую местность. Здесь путь подхода к расположению нашего подразделения хорошо простреливался немцами. Мы об этом были предупреждены.

Часть этого пути удалось миновать относительно свободно и благополучно по неглубокой канаве. Прижимаясь к земле, по-пластунски, доползли до места, где канава кончалась - решили в одной из воронок снаряда отдохнуть. До реки осталось 70-100 метров. Но они были из самых трудных. Этот кусок пути был абсолютно ровным. Ни кустика, ни кочки не было на нем. Немецкие снайперы, засевшие на противоположной стороне реки, простреливали из опушки леса каждый метр. Сюда же била и их мелкокалиберная пушка.

«Орехово-Зуевская колотушка» - так часто называли ее наши бойцы.

На этом участке немцы дошли до того, что из пушки стали охотиться за каждым отдельным, замеченным нашим бойцом.

Хорошо отдохнув, по-пластунски поползли осторожно к реке. Там двигаться безопаснее. Прикрывает берег. Первым пополз Леня. Следом за ним поползли и мы с Машей. Передвигаясь вперед, старались не терять друг друга из вида. Пока шло все хорошо. Вдруг, неожиданно над головами у нас просвистели одна, другая, третья... пули. Мы залегли, крепко прильнув к сухой, потрескавшейся от жары земле, мы подождали пока стихнет стрельба и начали передвигаться. Стоило нам зашевелиться, как стрельба возобновилась. Было ясно - за нами следит снайпер.

«Фу, черт проклятый, вот привязался...» - недовольно проворчал Леня, задыхаясь от пыли, которая поднималась с земли и лезла в нос, рот, уши.

Снова на несколько минут пришлось залечь.

Но долго лежать, не шевелясь, надоело. Не обращая внимания на обстрел, решили ползти. Но вот и этот путь окончен. Теперь мы были у основания берега реки, пули нас не доставали и мы свободно могли двигаться в рост.

Не проделали мы и десятка-полутора метров, как заметили в небольших окопчиках, вырытых в берегу реки, лежащих замаскировавшихся бойцов. Это были бойцы саперного взвода нашего полка. От них мы узнали о месте расположения основных сил нашего подразделения.

Провожая нас, старшина т. Красотин и командир мл. лейтенант т. Мармажев, пожелали нам счастливого пути и благополучного возвращения. На душе снова просветлело.

По пути мы встретили небольшой овражек. Зигзагообразно тянулся он влево от реки. В воздухе появился немецкий разведчик «Рама», как мы называли его в своей боевой семье.

Чтобы не быть замеченными, мы замаскировались в кустарнике. В это время послышались стоны. Они доносились из овражка. Раненые звали на помощь.

Очутившись в овраге, перед нашими глазами раскрылась кошмарная картина: весь овраг был забит ранеными.

Видя такое большое количество раненых, которые ждали теперь от нас помощи, забыв обо всем, что делается вокруг, быстро принялись за перевязку. Так, перевязывая раненых, одного за другим, переносили в укрытия.

Когда мы перевязывали последних раненых, до нас донесся со стороны реки голос человека, который заметив нас, кричал: «Сестрички, дорогие - спасите, тону».

Мы с Леней бросились на помощь.

Окровавленный, весь мокрый, он барахтался, цепляясь за ветки кустарника в воде, и не переставая повторял слово «сестрички» до тех пор, пока Леня, решив отвлечь его внимание от боли, причиняемой ранами, сказал в шутливом тоне: «Здесь не только сестрички, но и братцы есть. Прошу не причислять меня к девушкам и не оскорблять моих достоинств мужчины».

Мне Ленина шутка понравилась. Увидев, что раненый заулыбался, я поняла, что шутка была уместна, доходчива.

Вытаскивать раненого из воды оказалось делом трудным. Единственное здоровое место было - левая рука, за что мы могли смело взять его и тянуть.

Впервые я встретила человека с такой крепкой натурой. Я преклонялась перед терпеливостью и выдержкой его характера. Он был ранен исключительно тяжело. Правая рука, синяя и распухшая, болталась, как плеть. Она была со скрытым переломом выше локтя. Правый глаз вырван, на его месте зияла огромная впадина, из которой выпадали сгустки крови. Переносица разможжена. Правое колено ноги раздроблено и ткани мышц, вымокшие в воде, походили скорее на пучок связанной мочалы, чем на живое тело. Среди мышц торчали осколки кости.

Кажется, что боль, которую дают эти раны, сверх предела человеческих сил. Но этот человек упорно молчал, не издав ни одного звука. О боли можно было догадываться только по тому, как на его щеках усиленно прыгали желваки и время от времени подергивались все его крепкое тело.

Когда мы наложили ему жгут и шины на ногу и руку, и боль частично успокоилась, он заговорил.

Первым вопросом, который он задал, - был вопрос, будет ли он жить. Видя его огромное желание жить, мы наперебой старались его успокоить, хотя состояние его было ненадежным: было подозрение на газовую гангрену. Успокоившись, он охотно отвечал теперь уже и на наши вопросы. Из разговора мы узнали, что он лейтенант авиации, по фамилии Белов. Родных, кроме престарелых отца и матери, никого нет, и что он не видел их около двух лет.

Нашу перевязку и разговор прервал неожиданный разрыв тяжелого снаряда. Очевидно, мы так увлеклись работой, что не заметили, как он летел и не прилегли к земле.

Опомнились только тогда, когда снаряд уже разорвался в полутора метрах от нас. То, что он разорвался рядом, нас спасло. Меня сильно контузило в левую лопатку и в голову. Дышать было тяжело. Сверху лежала толстой подушкой земля. На помощь пришел Леня. Заботливо он начал меня откапывать. Я очнулась. В голове шумело, начались позывы к тошноте. Лопатка нестерпимо ныла. Леня помог мне подняться. В горячке он не заметил, то его ранило. Но кровь на рукаве гимнастерки дала знать о ранении. Леня был легко ранен осколком снаряда в предплечье правой руки.

Маша все это время работала на противоположном конце оврага. Услышав разрыв снаряда, она спешила к нам на помощь.

Перевязав Лене рану, Маша вернулась обратно перевязывать раненых. Леня закончил перевязку лейтенанта. Раненого лейтенанта не задели осколки. Его только волной немного оглушило и засыпало землей.

Немного полежав и придя в себя, я поднялась и хотела продолжать перевязку раненых, но рука не слушалась, удар по лопатке отразила на руке и она не поднималась.

Между тем, враг все сильнее и сильнее начинал обстрел нашего овражка. Но нас спасали крутые берега и малая ширина оврага. Снаряды рвались то на одной, то на другой стороне и осколки разлетались поверху, не касаясь нас.

Перевязав свыше сотни раненых, мы остались без единого бинта. Но войдя во вкус работы, уходить с поля боя не хотелось.

Посоветовавшись, мы решили: Леня идет на БМП за медикаментами, а мы с Машей его ждем в овражке.

Время шло. Леня не возвращался. Нас уже начало тревожить беспокойство за своего товарища. В голову лезли тревожные мысли, дошел ли? Не ранен ли? Хотелось пойти встретить. Но Леня явился.

Узнав, что на передовой много раненых, нуждающихся в помощи, с Леней вместе пришла командир - Люба Королева и две наши орденоноски-сандружинницы Адя Кузьмич и Маша Арбузова.

Узнав от Лени, что я себя плохо чувствую, Люба предложила мне отправиться домой. Я отказалась уйти. Не так уж я себя плохо чувствовала, чтобы покинуть поле боя и мы все вшестером начали пробираться на самый передовой край.

Чтобы попасть к бойцам нашего батальона, пришлось преодолеть небольшую полянку, разделявшую опушку леса от реки, на берегу которой мы находились.

Часть бойцов, расположившихся на берегу, как резерв на случай контратак немцев, удивились, узнав, что мы собираемся перебраться через полянку, даже попытались уговорить этого не делать; но мы, не послушав, стали двигаться вперед.

Немцы, выбитые нашим подразделением из опушки леса, хотели любой ценой взять ее вновь. То и дело они бешено били по опушке из минометов, из тяжелой артиллерии.

Немецкие снайперы зорко следили за полянкой, не давая подойти нашим резервам. Но, плотно прижимаясь к земле, по-пластунски пробрались через полянку благополучно.

В опушке леса нас встретили бойцы и указали место расположения НШ батальона, где первым нас встретил командир батальона тов. Еремин.

Внезапным появлением нас на передовой, без его приказа, он так возмутился, что не в силах скрыть своего возмущения, прикрикнул на нас.

Мы молчали. Немного успокоившись, он мягко сказал: «Разве можно лезть под таким огнем, нельзя же гак бессмысленно рисковать жизнью...»

Артподготовка немцев с каждой секундой все усиливалась. Разговор комбата т. Еремина был прерван. Наблюдатель крикнул: «Немцы».

На расстоянии 30-40 метров от нас из-за кустов показались немцы. Они шли в рост, прямо на нас. Наши бойцы молчали. Молчание нам показалось каким-то странным. Не зная хорошо обстановки, можно было подумать, что на рубеже нет бойцов, но оказалось - бойцы молчали преднамеренно.

Стоило немцам приблизиться на несколько метров, как наши бойцы начали их расстреливать в упор. Справа заговорил наш «Максим». Схватив трофейные винтовки, автоматы и гранаты, девушки расположись на блиндаже КП и залегли. Они тоже стреляли по немцам.

Впервые очутившись так близко перед немцами, ни одна из девушек не струсила.

Поведение смелых девушек понравилось командованию батальона. С большим уважением и теплотой отзывались потом о девушках комбат Еремин и отсекр партбюро полка т. Бендерский.

Помогая отразить контратаку, девушки продолжали перевязывать раненых.

Под огнем противника, презирая смерть, орденоноска Маша Арбузова перевязала и внесла в укрытие пом. командира батальона ст. лейтенанта т. Игнатова.

С наступлением темноты, перевязав всех раненых, мы получили приказ - уйти в тыл.

Уходить не хотелось. Воспользовавшись перерывом в артобстреле, комбат Еремин почти прогнал нас с опушки. По-пластунски и короткими перебежками мы перебрались через полянку и спустились к реке. Был уже вечер. Из-за облаков выглянула луна и теперь вся река серебрилась точно извивающаяся змея.

Было приятно чувствовать прохладу, которой веяло от реки на своих разгоряченных лицах - и мы решили немного задержаться.

Из полуразрушенной землянки вышел боец и попросил перевязать тяжелораненого, который лежал при входе в землянку.

Пока мы перевязывали с Леней раненого, остальные наши товарищи уже ушли. Мы остались вдвоем.

Немного отдохнув у землянки, не желая возвращаться на БМП, появилось большое желание - разыскать землянку КП полка и поделиться всем пережитым с комиссаром полка ст. бат. комиссаром Петровым-Соколовским. Разыскав, мы нашли комиссара занятым. Не смея отрывать его от работы, отправились к себе в землянку.

Кругом было тихо. Немцы молчали, изредка освещая местность ракетами.

Мы собрались спокойно до своей землянки, где с сердцем матери ждала нас всеми любимая медсестра-орденоноска Ольга Абрамовна Итина.

Вскипятив котелки с водой, она встретила нас, как своих родных детей. Стараясь скорее угостить нас горячим чаем, заботливо разливая по кружкам чай, она каждому из нас старалась сказать теплое, материнское слово. В 48 лет своей жизни, она старалась ничем не отставать от молодых.

Долго потом мы вспоминали этот день. Много осталось в памяти незабываемых минут.

Командованием батальона комиссаром Сухобоковым, командиром ст. лейтенантом Ереминым и отсекром партбюро полка тов. Бендерским высоко была оценена наша работа в этом бою.

Все шесть человек были представлены к правительственной награде.

Выход к своим по реке Ловать

24 сентября 1942 г. командованием полка я была выдвинута на должность секретаря политчасти полка. Ознакомив меня с предстоящей работой, быв. секретарь - Замполит тов. Балашов, стал помогать мне к 27 сентября составлять месячный отчет. Работу закончили поздно. Было уже 1.30 ночи. Хотелось спать. Но не успели мы прилечь на нары. как связной попросил разрешения войти в землянку. Отсекр партбюро полка – бат. комиссар Плинер, тихо похрапывая, спал на противоположной стороне. Услышав голос постороннего, он быстро поднялся.

Связной передал приказ о том, что дивизия в 2:00 ночи следует по маршруту такому-то. Полк выстраивается гам-то.

Времени оставалось мало. Надо было спешить.

Тов. Балашов помог мне упаковать бумаги, собрать кое-какие вещи. Их оказалось много - одной не осилить, Подумав, что мне помогут, я упаковала их отдельно. Но оказалось иначе. Тов. Плинер свернул свою плащ-палатку и кое-какие вещи и, сказав, чтобы я вещи отнесла на лошадь, ушел. Увидев это, не сказав ни слова, промолчала...

Тов. Балашов должен был явиться в политотдел дивизии, но видя мое тяжелое положение и, располагая некоторым временем, охотно помог мне донести мешки до места назначения. Встретив машинистку политчасти Мару Шебалдову, он сказал ей, чтобы она меня познакомила с остальным партийным хозяйством, которое имелось при ней и, выпив стакан воды, ушел.

Лошади на месте не оказалось. Все лошади ушли с другим имуществом и должны были вернуться. Пришлось ждать.

Наступил рассвет. Дивизия уже вышла. Здесь мне встретился сержант комендантского взвода нашего полка В.И. Шитов. Спросила у него о лошади, но он мне ответил отрицательно. Больше спрашивать я не стала. Решила терпеливо ждать.

Мара начала волноваться. Стала настаивать, чтобы нам уйти следом за полком. Я отказалась. Она начала уговаривать. Возмущаясь тем, что так дурно складывается, я немного резко ей ответила: «Мара, ты иди одна, я не уйду до тех пор, пока не возьмут на лошадь все наше хозяйство.

Посмотрев на меня, удивившись, очевидно резкости моего заявления, она ничего мне не сказала. Поколебавшись немного, она сказала: «Ну, я пошла. А ты не задерживайся здесь. Постарайся поскорей уйти, а все хозяйство передай т. Шитову».

Пожелав счастливого ей пути, я пошла в землянку. Но не прошло и десяти минут, как в воздухе послышался гул моторов. Выскочив из землянки, начала вглядываться в небо. Скоро выскочила из-за низкого облачка двойка немецких истребителей, а за ними шли 12 тяжелых бомбардировщиков. Ползучая свастика была видна теперь, как на ладони. Неуклюже разворачиваясь в воздухе, они шли на снижение. Предчувствовав, что сейчас начнут бомбить дорогу, как они делали это обычно, я спустилась в землянку. Оставаться наверху было опасно, так как землянка находилась от дороги в 30-50 метрах. Я не ошиблась. Бомбы пошли вниз одна за другой. Земля гудела, с потолка землянки сыпалась земля. Казалось, вот-вот все провалится, но разрывы удалялись все дальше и дальше.

Немцы на наш участок шириной в несколько километров, бросили два полка авиации.

Ждать прихода лошадей было бессмысленно. Было ясно, что бомбежка не затихнет до темноты. Надо было как-то коротать день. Решила прилечь, заснуть. Не спится. Хочется кушать. Но что кушать! Ни у кого ничего нет. Вдруг И.В. Шитов обнаружил у себя в вещевом мешке немного сухарей и селедку.

Разделив все пополам, мы покушали и я легла спать. Он прикрыл меня сверху двумя одеялами, так как я очень замерзла, и часа три, не взирал на ужасную бомбежку, я проспала без просыпа.

В 16 дня, проснулась от разговора нескольких человек, зашедших месте. До меня донесся следующий разговор: «Мы дошли, но нас не пропустили дальше. Какая-то наша часть. Мы пошли на Кулаково, там нас обстреляли. Оказывается, там немцы. Мы взяли правее к реке, там тоже немцы». Здесь, как только я услышала Кулаково - сразу поднялась. Это оказались два связиста нашего полка. Все мокрые, измученные, они стояли с тяжелыми катушками с проводами, и с недоумением они посмотрели на меня. Очевидно, им было странно, глядя на меня. Такая сложная обстановка кругом и вдруг человек спокойно спит.

Через дер. Кулаково проходил наш маршрут, а поэтому я сразу спросила: «Разве в Кулакове немцы?» - «Да немцы», - ответил один из них. – «Они просочились туда за несколько минут, как мы подошли. А сейчас выход закрыт, другого выхода к нашим нет». - ответил другой.

Было ясно, что надо действовать и пробираться к своим, но вместе с этим, не совсем верилось. Может быть это паника, провокация? - мелькнула мысль в голове. Через несколько минут пришли еще трое бойцов, рассказали то же самое. Теперь сомнений не было. Надо действовать.

Открыв несгораемый шкаф, рассортировав по степени важности папки, я хотела часть из них оставить. В случае чего закопать. Но не хотелось так делать. Твердо решив выбраться к своим, я соображала, как лучше сделать? Часть документов взять с собой или все ?

Первые два вещевых мешка, которые мне попали под руки, освободив их от личных вещей, набила до отказа документами. Попробовала поднять. Тяжело, но нести можно. А разве можно говорить о неудобствах в таких условиях? Речь шла о документах партийного хозяйства полка. Поделилась о своем решении с т. Шитовым.

«В случае чего, поможем - сказал он и добавил: Молодец, хорошо продумала».

Через несколько минут мешки были перевязаны и готовы к походу. Тов. Шитов высказал свои предположения, что здесь должны быть бойцы из хоз. взводов. Пошли по землянкам. Он был прав. В одной из землянок мы встретили командира хоз. взвода второго батальона мл. лейтенанта тов. Иринархова. Раньше я его знала. На душе как-то легче стало. Он знал об обстановке то же, что и я.

Посоветовались. Посмотрели по карте. Выхода действительно не было. Везде, кругом немцы.

Хотя я себя и спокойно вела, но когда почувствовала, что спокойно ведет себя и т. Иринархов, я как-то даже почувствовала себя исключительно твердо. Уверенность, что выйдем, меня не покидала ни на минуту.

В 9:15 вечера, собрав оставшихся людей, рассказав обстановку, тов. Иринархов взял на себя командование.

Теперь уже под его командованием все бойцы были нагружены до максимума. Взяв часть ценных продуктов, загрузив до отказа боеприпасами, проверив лично у всех оружие, он взял курс на дер. Кулаково и повел вперед.

Готовые вступить в бой любую секунду, с винтовками наготове, шли осторожно, шагая без шума, бойцы. Вручив, на всякий случай, по бинту каждому бойцу, рядом с командиром Иринарховым шла и я.

Меня он также вооружил револьвером и гранатой. От этого легче было идти. Знаешь, что живьем не возьмут.

Подходим к дер. Кулаково. Деревня горит. Кругом тихо. Примерно в 400 метрах нас останавливает патруль, Узнав, что здесь держит оборону наша Московская 129 сд, я попросила, чтобы меня провели на КП к комиссару.

Меня провели. Вхожу в землянку, докладываю. Внимательно выслушав меня, комиссар предложил мне, как один из лучших советов - зарыть документы и предупредил, что обстановка исключительно сложная.

Но как согласиться зарыть, когда я решила любой ценой жизни вынести их к своим. Я отказалась зарыть.

Как сейчас помню. Комиссар поднял на меня глаза и посмотрел в упор. В это время я думала. Вот в левом кармане его гимнастерки лежит партийный билет, за который, если потребуется, комиссар жизнь отдаст. Разве я не сделаю это?!!

Нет, пронеслось у меня в голове. Зарыть я не могу. Найдут. Но здесь мои мысли прервал комиссар. Не знаю, что он думал в эти несколько минут короткого молчания, но теперь он мне говорил:

- «Ну, что же, тов. Косарева, попытайтесь! Может быть, Вам, благодаря чуду – удастся».

Его вызвали к телефону.

Решив не мешать ему, я отошла в угол землянки, где меньше света, и присела на мешок.

Вдруг неожиданно открылась дверь, и в землянку вошел молодой, невысокого роста черноглазый паренек. Взяв под козырек, он четким, спокойным голосом докладывал о данных произведенной им разведки в районе деревни Кулаково и реки Ловать.

Меня охватило чувство великой радости, когда он докладывал, что хотя и рискованно, но выйти можно по реке Ловать. Проход в 200-300 метров немцами не охраняется, но хорошо простреливается пулеметным огнем. Закончил свой доклад разведчик. Слово «рискованно» дало мне надежду. «Значит пройду, если не пристрелят» - подумала я про себя и посмотрела на комиссара. Он был занят: записывая, что-то в блокнот, резкими движениями руки он что-то усиленно подчеркивал.

Не успел уйти разведчик, как в землянку вошел другой человек. Лицо его было плохо видно, так как он стоял ко мне почти спиной. Но в его голосе я уловила что-то знакомое.

«Кто это может быть?» - подумала я. Но долго догадываться не пришлось. Этот человек обернулся теперь ко мне прямо лицом. Очевидно, хотел ознакомиться с присутствующими в землянке. В слабом свете он не заметил моего лица, но я его хорошо теперь узнала. Это был капитан тов. Лябик из нашей дивизии. Я собралась было подняться к нему навстречу, но он резко повернулся к комиссару, а я осталась сидеть на месте.

Они о чем-то долго тихо разговаривали, склонившись над картой. Потом тов. Лябик выпрямился и сказал вслух: «Есть, товарищ Комиссар!».

На какое приказание он ответил «есть» - мне было неизвестно. Но я решила его задержать. Медлить было нельзя. Можно было потерять из виду, если промедлишь и я подошла к нему вплотную.

Увидев меня, он радостно сказал:

«Ну, вот, оказывается и наши здесь есть! Хорошо, что встретились. Пойдем вместе!»

«Куда?», - обрадованно спросила я его.

«Куда?» - надо пробираться к своим.

Этого-то только я и ждала. Больше ни о чем я его не спрашивала.

«Только держитесь меня ближе» - напомнил он мне, когда мы двинулись в путь. Капитан Лябик взял на себя командование группой.

Ночь была звездная. Приходилось хорошо маскироваться. К нам присоединилась еще группа бойцов. Теперь собралось уже до 40 человек. Можно было смело, на случай чего, и бой принять.

Кустарник, который тянулся вдоль берега реки, хорошо помогал нам маскироваться.

Шли тихо, осторожно ступая, шаг за шагом, мы прошли один - два километра.

Пока все шло благополучно. Но, пройдя 6-8 километров, немцы открыли по нам огонь. Очевидно, заметили. Мы пригнулись, но продолжали двигаться.

Я держусь рядом с капитаном Лябиком. Мешки наперевес висят через плечо на левой стороне. В правой руке на боевом взводе сжимаю ручку револьвера. Нервы напряжены до предела.

На случай ловушки надо было молниеносно сделать два дела: первым делом забросить на середину реки мешки с документами и второе - пустить пулю в лоб, чтобы не угодить немцам в лапы живыми.

Стрельба усилилась. Теперь стреляли не только пулеметы, но полетели и мины. Надо было спешить. Но куда? Теперь и впереди, и сзади, и с боков немцы.

Двигаемся вперед...

Выстрелы и разрывы остались позади. Впереди все тихо.

Заметив нас, открыв стрельбу, немцы разорвали нашу колонну. Отставшая часть приняла бой. Этим временем голова колонны уходила вперед. Впереди показалась тень. Остановились. Все тихо. Тов. Лябик выслал разведку.

Разведка, ничего не обнаружив, вернулась обратно. Пока мы останавливались, ко мне подошел тов. Иринархов. Его появлению я очень обрадовалась. Я убедилась, что он не струсит. Он достойно вел себя на протяжении всего пути, И сейчас он наводил порядок, одергивая тех, кто нарушал боевой порядок в движении.

Мы уже больше не расставались, держались рядом.

Через несколько часов, сверив карту с местностью, мы убедились в том, что вышли в расположение нашей дивизии. А спустя 40-50 минут нас уже встречали обрадованные товарищи.

Девушки по очереди обняли меня и крепко расцеловали. А Вера Тихонова, с радости, даже расплакалась.

Командование полка и дивизии высоко оценило мое решение и вынос документов партийного хозяйства, представив меня к награде медали " За отвагу", которую мне вручил М.И. Калинин в Кремле 12 марта 1943 года.

19 декабря 1943 года Косарева

Воспоминания

Довнар Станислав Александрович

...Сказать по правде, я совсем не обрадовался, когда меня назначили командиром полка ополченской дивизии. Военного опыта у меня хватало, я воевал на Халхин-Голе и участвовал в войне с белофиннами. Но мне постоянно приходилось иметь дело с кадровыми бойцами Красной армии. Теперь же мне предстояло начальствовать над людьми, которые проявили высокое патриотическое сознание, но в большинстве своем были в военном отношении совершенно неумелыми.

На первых порах мы встретились, естественно, с немалыми трудностями. Полк еще не был принят на регулярное интендантское снабжение. Оружия пока не хватало. Обмундирование у бойцов было самое пестрое. Да и «штатские» привычки и настроения были еще очень сильны среди командного состава. Часто мне приходилось прибегать к различными жестким мерам.

И вот однажды я шел в расположение полка в самом неприятном настроении, попросту сказать, был зол до крайности. Вижу, шагают мне навстречу двое мальчишек, небольшого роста, этаких «сосунков», как я подумал тогда. Идут веселые, переговариваются, смеются. Вижу: на обоих черные ватники не по росту, винтовки за плечами. «Тоже мне... добровольцы!» - с раздражением подумал я. Остановил мальчишек и спрашиваю:

- Кто такие? Что тут делаете?

А они вытянулись в струнку и отчеканили:

- Боец Ковшова!

- Боец Поливанова!

Тут я окончательно вскипел: ну, думаю, не хватало мне еще таких «бойцов». Непременно этих девчонок надо по домам отправить. Никогда у меня не было в части таких «красноармейцев» и, клянусь, никогда не будет! Однако спросил, что же они собираются делать в полку. Есть ли у них какая-нибудь военная подготовка? Где учились? Что умеют делать? Уверен был, что получу самый неопределенный ответ.

- Мы снайперы, - вдруг отвечает та, что постарше. - Учились несколько лет до войны в рядах Осоавиахима. В августе 1941 г. окончили на «отлично» школу снайперов Осоавиахима. Получили звание снайперов и командиров отделения. Обе комсомолки. В часть вступили добровольно. И желаем оставаться именно бойцами-снайперами.

- Ну, хорошо, - сурово говорю я. - Я еще на деле проверю, что вы за снайперы. А в случае чего немедленно по домам отправлю. Солдаты нам нужны настоящие. Мы стоим на боевом рубеже, на защите Москвы. И собираемся воевать, а не в бирюльки играть...

Вот это и была моя первая встреча с Наташей и Машей. Я и запомнил их на тот случай, чтобы отчислить из полка в первую очередь. Женщин в полку и без того слишком много, и все они желали непременно идти на фронт. Ни одна из них не уходила из части без самого энергичного сопротивления. По-человечески их было, конечно, жаль, но я считал, что поступать иначе невозможно: в полку было вполне достаточное количество добровольцев-мужчин.

Моя вторая встреча с Наташей произошла в тот же день.

Вечером начался очередной воздушный налет на Москву. Объявили воздушную тревогу. Мне надо было немедленно связаться с командирами батальонов, отдать им распоряжения. А телефонная связь еще не налажена.

Вижу: бегут ко мне с разных сторон два красноармейца: один - длинноногий, неуклюжий, другой - маленький, шустрый парнишка. Дал я им обоим по записке, приказал доставить командирам батальонов и немедленно - назад, доложить об исполнении. Оба побежали. Смотрю, «малыш» сразу же задал такого стрекача, что в одну минуту скрылся из глаз. А длинноногий увалень переваливается, как медведь. «Ну, - думаю, - этого только за смертью посылать...»

Стою, жду. Паренек примчался обратно, откозырял, рапортовал по форме. Словом, все сделал как надо. Очень я им остался доволен. И когда прибыл, наконец, и второй посыльный, я, приняв у него рапорт, строго сказал:

- Так срочных распоряжений командира выполнять нельзя! Да еще в военной обстановке. Вот этот боец, смотри, за пятнадцать минут обернулся.

Поворачиваюсь к «пареньку» и говорю:

- А ты молодец! Благодарю за службу. Как твоя фамилия?

- Красноармеец Ковшова! – чеканит «парнишка», взяв под козырек.

Я и язык прикусил...

Скоро до меня дошли слухи о неправильном поведении снайпера Татьяны Гавриловой. Я тотчас же отчислил ее приказом из полка и отослал в Москву. Будучи раздражен всей этой историей, я решил было отчислить также и Ковшову с Поливановой, которые жили вместе с Татьяной. Наташу и Машу вызвали по моему приказанию с вещами в штаб полка. Здесь я объявил девушкам свое решение. Обе они были потрясены этим совершенно незаслуженным наказанием. Машенька потихоньку заплакала. А Наташа принялась горячо доказывать мне, что они тут совершенно ни причем и бесчеловечно поступать с ними подобным образом только за то, что «и они тоже девушки».

- Домой мы все равно ни за что не вернемся, - сказала Наташа. - Если вы заставите нас уйти из этой части, мы поступим в другую, где сумеем заслужить более справедливое отношение к себе.

В словах Наташи я почувствовал твердую решимость и заколебался. Мне стало жаль обеих девушек. Однако неудобство положения было еще и в том, что Наташа и Маша оставались единственными девушками-бойцами в роте. Еще накануне командир роты жаловался мне: «Землянку для них нужно отдельную. Баню - отдельную. К врачу - отдельно. Неудобно все это. Пусть уж идут в санвзод. Там все женщины...»

И вот, решив оставить Наташу и Машу в части, я дал приказ перечислить их в санвзвод. Наташа и Маша подчинились приказу, стали переучиваться на санитарок. Но к тому времени они уже заслужили репутацию отличных стрелков: они доказали это на стрельбах.

И вскоре я отменил свой приказ насчет санвзвода. Наташа и Маша переведены были в комендантский взвод при штабе полка. Я вручил им две снайперские винтовки, заставил усиленно тренироваться, обучал топографии, для чего даже достал учебник. Наташа превосходно стреляла из снайперской винтовки: на 300 метров она с одного выстрела попадала в головную мишень, тогда как я сам, хоть и считался всегда хорошим стрелком, попадал в эту мишень со второго, а иногда и с третьего выстрела.

Однажды мне пришлось заступиться, по справедливости, за Машу Поливанову. Случилось это так. Как-то, возвращаясь с осмотра рубежей, я проходил мимо расположения комендантского взвода. Там шли занятия. И вдруг я услышал взрыв грубоватого мужского хохота. Я зашел во взвод и спросил, что тут за веселье такое.

Бойцы ничего не ответили. Среди них я увидел Наташу и Машу и тотчас же заметил, что щеки у Маши ярко пылают, а Наташа стоит рядом, и лицо у нее хмурое и гневное.

Командир взвода доложил мне, что во взводе только что происходило занятие по материальной части винтовки и в настоящее время 10-минутный перерыв.

Тогда, подойдя к Наташе, я обратился к ней с вопросом: что же все-таки здесь произошло? Оказывается, один из бойцов спросил у Маши, почему она забинтовала мушку и прицельное приспособление у своей винтовки. Не успела Маша ответить, как один из бойцов «объяснил»:

- Женщины, они женщины и есть. Привыкли ребят пеленать, вот и винтовку запеленала. Не бабье это дело - винтовка!

Парень этот слыл во взводе «остряком». Поощренный смехом своих товарищей, он продолжал высмеивать девушек за то, что они «нянькаются» со своими винтовками.

Уже по тону, каким рассказывала Наташа о происшествии, и по тому, как серьезно и внимательно я ее слушаю, бойцы поняли, что хохотать тут было вовсе не над чем. Улыбки с лиц исчезли, воцарилась тишина.

Я объявил командиру взвода, что сейчас сам произведу осмотр и проверку состояния оружия у всех бойцов, для чего приказал немедленно построить взвод. Наташа и Маша стояли на левом фланге. А я начал проверку с правого фланга, вызывая бойцов по одному. После осмотра винтовки и проверки состояния ружейной принадлежности я задавал каждому бойцу несколько вопросов по теории стрелкового дела.

Вывод мой был неутешительным: я нашел, что оружие у бойцов комендантского взвода находится в неудовлетворительном состоянии. Слабо знали бойцы и материальную часть винтовки и совсем не имели знаний по баллистике и теории стрелкового дела. Как на грех оказалось, что у завзятого «остряка» винтовка находилась в безобразном состоянии. А у Наташи и Маши я нашел винтовки в самом идеальном порядке. Налицо была и вся ружейная принадлежность. Кроме того, девушки сделали особые палочки для чистки отдельных частей винтовки. На мои многочисленные вопросы по баллистике и теории обе ответили отлично, по уставу, коротко и точно.

Бойцам Ковшовой и Поливановой я объявил благодарность перед строем за образцовое отношение к боевому оружию. В ответ я услышал два чистых девичьих голоса:

- Служу Советскому Союзу!

Перед строем же я наложил взыскание на нерадивого бойца за возмутительную грязную винтовку. Но все его товарищи, да и сам боец, поняли, что наказал я его не только за грязную винтовку...

Потом спросил Поливанову, для чего она забинтовала мушку и прицельное приспособление своей винтовки. И она объяснила:

- Чтобы уберечь их от всяких случайностей. Я снайпер. Мне нужна очень точная винтовка. А в случае малейшей порчи мушки или прицельного приспособления винтовка теряет точность боя...

После этого весь взвод ясно почувствовал, сколь неуместны были шутки по этому поводу, я достиг своей цели...

Надо сказать, что Наташа и Маша всегда с исключительной бережливостью относились к своему боевому оружию. Позднее, бывало, после боя, усталые, голодные, промерзшие, они прежде всего принимались чистить и «холить» свои винтовки.

Перед первым боем, 20 февраля утром, я решил проверить, как расположил роты в лесу командир батальона Зряхов.

Мы углубились в лес. Путь был труден и опасен: немцы вели огонь из всех видов оружия. Я незаметно наблюдал за Наташей. Мне сразу понравилось, как она ползла по-пластунски, умело маскируясь.

Я увидел впереди себя огромную, вырванную с корнем сосну: она лежала, обращенная ко мне вершиной, а ее комель высоко поднимался над снегом. Я решил взобраться на этот комель, чтобы лучше ориентироваться на местности, и торопливо пошел во весь рост. Вдруг сзади послышался громкий, тревожный крик Наташи:

- Довнар! Ложитесь!

Я недоуменно оглянулся на нее. И вижу: она навела свой автомат на меня и кричит уже повелительно:

- Лож-жись! Стрелять буду!

Не понимая, что случилось, я упал в снег. И тотчас же раздались выстрелы Наташи. Из-за комля выбежали три немца. Один упал, подстреленный Наташей.

Не предупреди меня она, я прямо напоролся бы на вражеских автоматчиков. Наташа шла слева от меня и первой заметила угрожавшую нам опасность. Не зная, как предупредить меня, она и закричала: «Лож-жись! Стрелять буду!» - как часовой на посту. Смеялись мы потом над этим. Но тут я впервые по достоинству оценил зоркость и находчивость Наташи во фронтовых условиях.

В этот же день мы снова отправились в расположение батальонов, и Наташа снова показала свою поразительную находчивость и способность действовать быстро и безошибочно.

Огонь в лесу усилился, немцы начали жестокий минометный обстрел. Ходить по лесу даже вне линии огня было опасно. Гитлеровцы засылали к нам в тыл своих снайперов - «кукушек». Эти снайперы часто специально охотились за нашими командирами, убивая их, казалось бы, в самых неожиданных и безопасных местах. Сидели они по большей части где-нибудь в густых кустах ели.

Я, командир комендантского взвода и Наташа шли глухой лесной тропой и разговаривали. Впереди показался хуторок, выжженный дотла. Из-под снега торчали только остовы русских печей. И вдруг выстрел. Я мгновенно метнулся в сторону и залег за первой попавшейся печью. Взводный не успел сделать этого и был ранен. Я подтащил его к себе, за печь. Едва я сделал это, как с другой стороны печи раздался ответный выстрел. Это стреляла Наташа! И вот в каких-нибудь пятидесяти метрах от нас с дерева на землю грохнулся здоровенный фашистский молодчик, убитый наповал. Мы, что называется, и опомниться не успели, как все уже было кончено. Я подошел к убитому. Пуля Наташи ударила его прямо в кадык и вышла через затылок...

Во время одного боя нам очень мешал один гитлеровский пулеметчик. Он укрылся в развалинах деревни Дубровка и с короткой дистанции вел непрерывный огонь по нашим подразделениям, мешая им подняться в атаку. Огонь нашего 45-миллиметрового орудия и миномета не дал результатов: немецкий расчет искусно менял позицию и снова начинал стрельбу.

Я разрешил Наташе подползти поближе и уничтожить расчет. Буквально через несколько минут, у всех на глазах, после двух выстрелов Наташи немецкий пулемет замолк. А после четвертого ее выстрела из развалин выскочили два немца и побежали в полный рост, ища укрытия. Но и эти, конечно, не добежали: их настигла очередь из нашего ручного пулемета.

Когда Дубровка была занята нами, мы нашли у развалин русской печи этот пулемет. Одному из пулеметчиков пуля Наташи угодила прямо в переносье...

К 1 марта наш полк получил приказ овладеть селом Великуша - сильно укрепленным вражеским узлом сопротивления. Задолго до рассвета полк пошел в наступление. Местность здесь была сплошь лесная, болотистая. Вокруг всех населенных пунктов обычно имелись обширные поляны, которые сейчас лежали, заваленные глубоким снегом. В снегу были пробиты траншеи, по которым и двигались наступающие. К десяти часам утра в Великушу вступил один из батальонов. Однако немцы неожиданным ударом со стороны деревни Антаново отбросили батальон на исходные позиции. Наступление приходилось начинать сначала.

Бой за Великушу длился 2, 3 и 4 марта в трудных условиях: немцы не только упорно сопротивлялись, но и вели губительный огонь по наступающим.

Бойцы другого полка, измученные и промерзшие до костей, с рассветом выходили из лесу и начинали упорно ползти в сторону Великуши по снежным траншейкам, проложенным прежними атакующими. Доползали до самого снежного вала, которым немцы окружили деревню, и под ураганным огнем противника снова откатывались назад и уходили в лес. Вся снежная поляна перед деревней была взрыхлена, подернута пеплом. Лица у бойцов стали землистыми, обросли, глаза провалились, губы почернели и растрескались. Но приходил новый рассвет, и роты снова устремлялись в атаку.

Наш передовой НП полка расположился на склоне небольшой высотки, среди редких сосен. Отсюда мы хорошо видели кольцеобразный снежный вал вокруг Великуши. Он был так высок, что даже с нашей высотки мы видели только крыши изб да чернеющие во рву амбразуры, из которых враг вел смертоносный огонь.

На НП вместе со мною были неотлучно комиссар полка Жур, мой адъютант Федя Рыженков, Наташа и Маша. В эти дни всем нам приходилось нечеловечески трудно. Мы не имели и часа отдыха даже по ночам. Наташа и Маша, кроме своих снайперских обязанностей, выполняли еще и работу офицеров связи: под огнем немцев они доставляли боевые приказания командирам батальонов и приносили от них донесения. Можно сказать без преувеличения, что в эти исключительно трудные дни Наташа и Маша были глазами и ушами НП полка.

Обстановка в бою сложилась так, что я вынужден был отослать на линию огня пулеметные расчеты, которые охраняли НП. И вот эту задачу - охрану НП - Наташа и Маша целиком взяли на себя. Я дал в их распоряжение ручной пулемет с боевым расчетом. Этот пулемет девушки установили примерно в ста метрах от своих снайперских ячеек. Когда в поле их зрения появлялась очередная, просочившаяся в лес группа вражеских автоматчиков. Маша поднимала руку в варежке, и пулемет давал очередь в 20-30 патронов. Автоматчики, понятно, кидались на звук этих выстрелов и невольно подставляли снайперам свой фланг. За эти секунды Наташа и Маша успевали сделать по 3-4 безошибочных выстрела из своих снайперских винтовок...

4 марта я послал Машу в санчасть с приказом срочно эвакуировать тяжелораненых в тыл, а санчасть перевести поближе к передовой, чтобы раненые в бою могли легче до нее добираться.

Ночью перед этим никто не сомкнул глаз - ходили по батальонам, беседовали с бойцами. А с рассветом все снова были на НП, невероятно голодные и утомленные. И вот тут-то Наташа притащила литровый термос с горячим какао и несколько ванильных сухарей: все это она нашла у одного из убитых ею гитлеровцев. «Продтрофей» был честно поделен нами на пять равных частей.

Вскоре мне позвонил комдив и приказал лично отправиться в Великушу, куда просочилась часть наших бойцов. Я немедленно двинулся в деревню. Со мною пошли Жур, Федя Рыженков и Наташа.

Комиссара и Рыженкова я оставил в самой деревне, а сам в сопровождении Наташи пополз вокруг вала, чтобы проверить, как организована круговая оборона. Со стороны Дягилево, судя по усилившейся стрельбе, уже началась контратака немцев, да и ракеты освещали наступающих.

Наташа ползла метрах в десяти впереди меня. Ползли мы с внутренней стороны вала, останавливались возле каждого пулеметного расчета. Я объяснил, какова должна быть у них зона обстрела.

Вместе с Наташей мы одолели половину снежного вала - его полукруг - и выползли на внешнюю сторону, обращенную к нашему тылу. Здесь, возле небольшой баньки, мы вдруг наткнулись на Федю Рыженкова. Он был смертельно ранен и уже умирал. Я понял, что Федя искал меня, своего командира. Я задержался возле умирающего и махнул рукой Наташе, чтобы следовала дальше. Федя умер на моих руках. Едва я успел отползти от него, как меня ударило словно чугунным бревном по обеим ногам. Я был ранен очередью бронебойно-зажигательных пуль в колени обеих ног и упал, обливаясь кровью, на снег.

Прежде всего я подумал, что Наташа успела отползти слишком далеко и не услышит моего крика в этом адском грохоте. И все же я закричал изо всех сил:

- Наташа! Наташа!

Чувствуя, как на мне начинает тлеть ватник, а валенки заливаются хлынувшей кровью, я на локтях дополз до первой воронки и скатился в нее. Там я стал хватать горстями снег и тушить горящую на мне одежду.

Наташа, наверное, сама хватилась меня и вернулась обратно, к баньке. Скоро над воронкой появилась ее голова. Она скатилась ко мне.

- Наташа, я ранен, - сказал я как мог спокойно.

Она была так поражена, что в первый момент не поверила мне.

- Вы шутите? - спросила она испуганно. Увидев, что я весь в крови, Наташа ужаснулась.

- Лежите, лежите здесь! Я приведу кого-нибудь на помощь. Выбравшись из воронки, Наташа исчезла.

Она долго не возвращалась. Мне показалось, что прошла целая вечность. Я уже подумывал о том, что Наташу могли ранить или даже убить по дороге. Но она появилась снова, и не одна, а с санинструктором Марусей Медведевой. Пока Маруся кое-как перевязывала мои перебитые ноги, Наташа снова исчезла и вернулась уже с «волокушей» - деревянной лодочкой, в которых санитары увозили раненых с поля боя.

Вдвоем девушки вытащили меня из воронки, уложили в лодочку, впряглись в лямки и поползли по глубокому снегу, направляясь в сторону спасительного оврага.

Бой продолжался с нарастающим ожесточением.

Я то и дело терял сознание от невыносимой боли. Мои изувеченные ноги не вместились в лодочку и волочились по снегу. У правой ноги была совершенно раздроблена коленная чашечка, и нога перекручивалась пяткой вверх. Иногда я не выдерживал и кричал, ругался, проклинал обеих девушек. Но они безостановочно двигались вперед, торопясь вывезти меня из зоны обстрела.

По дороге Наташа остановила двух бойцов, которые впряглись в лямки, а девушки поползли сзади, стараясь придерживать мои ноги. Но не успела вся группа проползти и сотни шагов, как прямо под ногами у бойцов разорвалась мина. Оба были убиты наповал. Меня силой взрывной волны выбросило из лодочки. Маруся была легко ранена. Одна Наташа чудом осталась совсем невредимой. Убедившись в том, что я жив, девушки уложили меня в волокушу и потащили к оврагу. Еще при взрыве мины с меня сорвало ушанку, и Наташа надела на меня свою. Наконец мы достигли оврага. Наташа остановила встречную подводу, и меня положили в сани.

Тут силы окончательно оставили меня. Я совершенно окоченел от холода, сковавшего все мое тело.

- Я замерзаю! - сказал я, с трудом разжимая губы. - Я умираю, Наташа!

- Не дам я вам умереть! - перебила меня Наташа. - Не для этого я тащила вас сюда.

В одно мгновение она сняла с себя шинель и ватную куртку и укутала меня ими, а сама осталась с непокрытой головой, в одном полотняном маскхалате поверх мокрой от пота гимнастерки.

Когда мы ехали по оврагу, нам стали попадаться бойцы. Они встревоженно спрашивали, кто ранен. Узнав, что тяжело ранен командир полка, бойцы некоторое время молча бежали за санями, как бы провожая меня. Острая боль резанула меня по сердцу: это ведь были мои отважные боевые друзья. Едкие слезы брызнули из моих глаз. До этого момента я как-то не отдавал себе отчета в том, что я выбыл из строя надолго, может быть, навсегда. Теперь я понял это...

Наша подвода поравнялась с местом, откуда ближе всего было до штаба полка, и я послал Наташу за начштаба Павловым. Пока Наташа бегала в штаб, я лежал в санях, смотрел в ночное морозное небо, на Большую Медведицу, медленно соображая, где север и где юг... И думал, как следовало бы расположить силы наступающих, чтобы непременно удержать Великушу в наших руках. Явился Павлов. Я передал ему командование полком, все свои последние распоряжения и послал его в Великушу.

Медсанбат находился тогда в Новом Гучеве. Туда и привезла меня Наташа. Мне сделали настоящую перевязку, уложили перебитые ноги в лубки. Я лежал на носилках, в холодной избе, в тяжелом забытьи. Возле меня сидела Наташа. Она смачивала мне виски одеколоном, всячески пыталась утешить и ободрить меня, говорила, что Великуша уже окончательно в наших руках и мы непременно ее удержим. А сама потихоньку плакала от жалости ко мне. Отсюда меня эвакуировали в Москву, Наташе поручили сопровождать меня в госпиталь.

Долго я был между жизнью и смертью. На обеих раненых ногах началась газовая гангрена. Ампутировали правую ногу, а следом за этим собрались отнять и левую. Положение мое долгое время оставалось безнадежным.

Наташа ежедневно навещала меня в госпитале, ухаживала за мной и даже старалась развеселить самым трогательным образом.

Уже 10 апреля Наташа собралась ехать обратно на фронт, хотя срок ее командировки еще не истек. Я замолвил было словечко о том, что Наташе, может быть, следует остаться в Москве и работать инструктором стрелкового дела. Я знал, что Наташа и Маша представлены к награждению орденом Красной Звезды, и шутя говорил:

- Хватит тебе, Наташа, воевать! Ведь далеко не у каждой девушки после окончания войны будет красоваться на груди красная звездочка. Ты и в тылу можешь быть очень полезной фронту.

- Нет! - ни на минуту не задумываясь, отвечала Наташа. - Мы с Машей поклялись не уходить с фронта до победы. И Маша ждет меня там. Боевые резервы есть кому и без нас готовить...

Пожелав мне скорейшего выздоровления, Наташа уехала. Больше мы уже не встретились.

В июне 1942 г., когда я еще лежал в госпитале, я получил письмо от Наташи. Прочитав его, я мысленно поразился, с каким знанием дела описывала Наташа боевую обстановку, в какой находился полк. Думаю, даже и опытный офицер не сумел бы лучше написать обо всем этом. А Наташа ведь была всего только рядовым бойцом! В письме она прибегала к остроумной форме маскировки, чтобы иметь возможность передавать мне сведения, не подлежащие оглашению. «Концертами» она называла, конечно, артиллерийскую подготовку. «Гости» - это танки нашей части, действовавшие под началом командира Григорьева. «Двадцатки» - танки «Т-20». «Раскаты грома небесного» - действия нашей авиации.

Вот оно, это памятное и столь восхитившее и ободрившее меня письмо Наташи

Довнар С.А., 1952 г.

Воспоминания

Зубарев Леонид Федорович

Начало Великой Отечественной войны против немецко-фашистских захватчиков застало нас юношами студентами, комсомольцами 18-20 лет. Все мы, и юноши и девушки, горели желанием самолично воевать - бить ненавистных нам фашистских гадов, посмевших вторгнуться в нашу Советскую страну.

Но в первые месяцы войны нам не удалось осуществить своей пылкой и неуемной мечты - попасть на настоящий фронт. Студенты были мобилизованы на трудовой фронт. Вместе с другими нашими ребятами, студентами-комсомольцами, мы добросовестно трудились все лето 1941 г. под Смоленском - рыли противотанковые рвы, эскарпы, строили доты. Жили мы под открытым небом, терпели все неудобства и лишения этой полувоенной лагерной жизни. Часто голодали. Мокли под дождем. Не раз побывали под немецкой бомбежкой с воздуха. Было нам поистине трудно. Но все мы были искренне убеждены, что это еще не настоящие жертвы во имя любви к Родине, это еще не самое большое, что в силах мы сделать для нее в час грозной опасности. Орудуя ломами и лопатами, мы страстно мечтали о боевых винтовках.

Все мы еще задолго до войны старательно учились воевать - прошли хорошую выучку в различных школах и кружках Осоавиахима. Почти все были отличными спортсменами, физкультурниками. Копать землю, правда, у нас навыков не было. Но раз это было нужно, так мы быстро овладели искусством землекопов. И так рыли землю, так горячо соревновались, что, наверное, не один трудовой рекорд побили. И как нам было ни трудно, никогда не теряли мы веселого, бодрого и задорного комсомольского духа. Дождь льет на спины и головы - поем песни под дождем! Есть до смерти охота, а продуктов не подвезли - немцы разбомбили машины, подводы или эшелоны с продовольствием - подтянем потуже пояса, да грянем такую разудалую комсомольскую песню, да дадим такого жару в работе, что земля дыбом и небу жарко. К вечеру так наработаемся, что руки в кровавых мозолях и спину не разогнешь - еле ноги волочим, а песни, песни наши удалые комсомольские все равно поем. Пусть знают вшивые фашистские злодеи, что нас не сломишь!

Выполнили мы свой трудовой долг на обороне Родины и с честью к осени в Москву вернулись. Война, а учиться-то нам ведь все равно – надо. Но признаться откровенно, уже не шли нам в голову никакие науки. Караулили мы всяческую возможность пробраться на фронт! Немцы все ближе подходили к Москве. Эта мысль была нестерпима.

Я в то время учился на третьем курсе Московского автодорожного института. Вот 15 октября 1941 г. прихожу я утром в институт и узнаю новость: в нашем Коминтерновском райкоме комсомола идет запись добровольцев в рабочий батальон. Друзья мои, ребята комсомольцы, уже многие помчались туда. Со всех ног помчался и я. Вот он пришел, желанный миг! Мы станем солдатами. Мы пойдем на фронт! Мы станем своими руками громить и уничтожать ненавистных фашистских псов.

В райкоме комсомола толпились сотни юношей и девушек со всего района. Все жаждали вступить добровольцами в формирующийся боевой, рабочий батальон. Штаб Коминтерновского рабочего батальона находился на Трубной площади, в Доме крестьянина. Туда мы и побежали прямо из райкома. Вместе со мной добровольно вступили в рабочий батальон и мои ближайшие друзья и товарищи, студенты-комсомольцы: Геня Сыров, Борис Теппер, Женя Морозов, Петя Богатырев, Женя Бирзак, Игорь Драбкин и многие другие.

Формирование рабочего батальона шло во дворе Дома крестьянина. На второй день нас построили в боевые шеренги. Вызвали желающих стать пулеметчиками. Студенты-комсомольцы, не сговариваясь, сделали два шага вперед из строя. Так мы и определились с первого шага - все добрые и близкие друзья и товарищи, студенты-комсомольцы - пулеметчиками. А впоследствии попали в один взвод, в пулеметную роту, которая почти сплошь была сформирована из студентов. Так ее и называли на первых порах - «студенческая пульрота», а сами себя мы называли не иначе, как - братья-пулеметчики. Товарищеская спайка между студентами была действительно исключительная, настоящая комсомольская. И чувство чести было вдвойне. С первых дней мы решили: не посрамить нашей комсомольской чести! Быть студентами повсюду на первом месте - и в дисциплине, и в боевой учебе, и в политической работе, и даже в веселье! Вести себя так, чтобы по всему батальону пошла добрая слава о братьях-пулеметчиках. И уже мы старались. Старались все и изо всех сил.

Народ молодой, здоровый, сильный, веселый и дружный - студенты-комсомольцы сразу показали себя молодцами. Все мы, еще задолго до войны, старательно учились в различных школах и кружках Осоавиахима - учились воевать! Все были заядлыми спортсменами и физкультурниками. Трудфронт еще больше закалил нас морально и физически. А самое главное, все мы пламенно любили нашу советскую Родину, родную столицу Москву. Все мы безудержно рвались в бой с заклятым врагом. И были уверены твердо, что уже в ближайшие же дни наша добровольческая часть будет брошена на фронт в бой с фашистами, на защиту подступов к столице. И были мы все твердо убеждены, что для этого нам требуется только одно - боевое оружие в руки! Свои боевые познания мы считали вполне достаточными. Это наивное убеждение прочно жило в наших горячих молодых умах и сердцах. Уже ближайшее будущее показало, как жестоко мы ошиблись, переоценивая степень своей боевой выучки и подготовленности к настоящей фронтовой войне.

16 октября наш рабочий батальон был построен в боевые порядки, уже по взводам и ротам, и двинулся в путь. Мы были уверены, что вот сейчас нас поведут прямо на какой-либо подходящий по боевому направлению вокзал, посадят в теплушки и мы двинем... на фронт! С Трубной площади мы двинулись на площадь Пушкина, прямо по улице Горького, миновали площадь Маяковского и двинулись дальше - к Белорусскому вокзалу. Тут уже мы окончательно уверились, что сейчас поедем на фронт. Однако наша колонна миновала этот вожделенный вокзал, не задержавшись и не свернув к нему. Мы шли мимо Московского ипподрома, все дальше по Ленинградскому шоссе - в Щукино.

Четко, по-военному отбивая шаг, молодцевато шли студенты в боевом строю. И всю дорогу, не умолкая, пели одну за другой любимые молодежные песни: «Эскадрилью», «Если завтра война», «Марш веселых ребят», «Песню о Родине», «Последний денек» и много других. А певуны ребята-студенты были на славу - дружные, лихие, заядлые. Пели мастерски - бодро, звонко, задорно так, что ноги сами печатали шаг. Идти было легко и весело.

Всех мы тогда перепели, и сразу студенты-комсомольцы завоевали славу лучших песенников в батальоне. По песням первое место уже было за нами. Теперь нам надо было завоевать первенство во всем, чтобы стать образцовыми воинами - бойцами доблестной Красной армии, умелыми, храбрыми, отважными защитниками родной Советской страны.

Об этом вечере, об этой песне «Эскадрилья» вспоминает Наташа в своем письме ко мне от 22 января 1942 г. «Вчера на вечере меня страшно разозлил и обидел Штульман (чтобы ему ни дна и ни покрышки): он со своим «ансамблем» поет вашу «Эскадрилью»!!! Ты только подумай! Мне почему-то стало очень больно и тоскливо, когда они ее пели. Вспомнилось Щукино, темный вечер и бодрая ваша песня, которая так понравилась мне. Вы шли впереди, а мы позади, и я одна из всего нашего взвода вторила вам. И мне казалось, что от этой песни у меня вырастают крылья - прочные, сильные, и лечу я вместе с песней легко и радостно навстречу большой, трудной, но интересной и замечательно содержательной и полной жизни. И вот за эти минуты мне дорога эта песня, и я не могу равнодушно слушать, когда ее поете не вы, а другие. Мне кажется, я ревную. Ведь это ваша песня, а ваши песни стали и моими...»

Остановили нас у дома отдыха Гражданского воздушного флота. После наше начальство хлопотало о размещении бойцов батальона, мы прочно заняли двор этого дома отдыха, огороженный высокой кирпичной стеной. И тут же шутливо прозвали нашу первую штаб-квартиру - монастырь!

Еще по дороге сюда, непосредственно следом за нами, шел санитарный взвод, целиком состоявший из девушек-комсомолок, вместе с нами добровольно вступивших в Коммунистический батальон защитников Москвы. И девчата были под стать юношам - такие же веселые, бодрые, задорные и неугомонные. Еще дорогой девчата старались ни в чем не уступать нам, ребятам. И шли, и пели они тоже неплохо.

На привале между нами сразу возникла самая оживленная, вполне дружеская, веселая, задиристая перепалка. Сразу пошло соревнование - кто лучше споет, спляшет. Градом полетели веселые остроумные шутки, добродушные, задорные насмешки, «подначивания» - кто кого? Было ужасно весело! Сразу мы как-то все перезнакомились, стали близкими, родными друг другу. И это ощущение всюду родной, дружной и единой комсомольской семьи как-то особенно радовало, бодрило и согревало сердца.

Девчата-санитарки и дорогой шли со своими санитарными носилками. На привале они тотчас расставили свои носилки на земле и уселись на них самым комфортабельным образом. А была глубокая осень - мокрая, холодная, дождливая. Земля раскисла под ногами. Пожелтевшая трава тоже была пропитана водой. Садиться прямо на землю было решительно невозможно. Благо, двор густо зарос низенькими, густыми кусточками. Делать нечего. Осыпаемые насмешками девчат, мы - пулеметчики - кое-как оседлали эти кустики, расселись на них, как «мокрые воробушки»...

А посидеть очень хотелось. Ведь мы порядком устали за этот день. Столько было беготни, хлопотни, забот и треволнений. Ведь нешуточное дело: мы уходили на фронт. Ребята и девушки даже с родителями и близкими своими распрощались дома, решительно запретив им провожать себя, чтобы, не дай бог, их не посчитал бы кто-нибудь детьми, маменькиными сынками и дочками. А ведь расставаться было очень тяжело! Ну, если выскочат слезы при всех! Кое-кто из девчат, наверняка, всплакнул потихоньку, где-нибудь в укромном уголке. А сейчас и помину не было. Все были бодры и веселы, загнав горечь разлуки на самое донушко в сердце и не давая ему поднять голову.

Все мы отлично понимали, что становимся отныне солдатами - включаемся в суровую и беспощадную борьбу с опасным и сильным врагом. И эта борьба потребует от каждого из нас настоящего мужества, героизма, отваги и полного самоотвержения.

А были мы в ту пору совсем молодыми ребятами, не старше 20 лет! И самая мысль о том, что кто-нибудь может заподозрить нас в недостатке сурового мужества, была нам непереносима. И хоть на душе наверняка скребло у каждого - нестерпимо больно было покидать родной дом, близких и любимых, не зная, увидишь ли их еще, вернешься ли... Однако никто и виду не подавал. Наоборот, все были особенно шумливы, бодры, задорны. И даже озорничали отменно, стараясь во что бы то ни стало перещеголять друг друга и в песнях, и в веселой, насмешливой словесной перепалке. Девчата балагурили, шутили, пересмешничали. Пели свои песни. Ну и мы, добрые молодцы, старались в грязь лицом не ударить.

И вот среди этого всеобщего веселья, шуток, оживленной суеты и балагурства я вдруг приметил одну маленькую сероглазую девушку. Так же как и все девчата, она была одета в черный мужской ватный костюм - штаны и курточку, перепоясанную по талии солдатским ремнем, и сидела она также на носилках, вместе с другими девушками из санвзвода.

Но в то время, как все остальные девчата пели, шутили и шумно веселились, эта девушка оставалась молчаливой и задумчивой. Не принимая участия в общем веселье, она лишь изредка чуть заметно улыбалась чьей-нибудь особенно удачной или веселой, задорной выходке. Украдкой, но все более пристально я смотрел на эту незнакомую девушку. И чем больше я на нее смотрел, тем больше она мне нравилась.

Было в ней что-то неуловимое, что отличало и выделяло ее среди всех девушек - шумных, веселых и озорных. Какое-то спокойное, серьезное и в то же время очаровательно девическое достоинство. Лицо у нее было хорошее. Слегка смуглое, приятного овала, со смелыми, красиво и тонко очерченными черными бровями и темными густыми ресницами, красиво оттенявшими ее лучистые серые глаза. Из-под серой солдатской шапки-ушанки, вокруг лба и щек, выбивались пушистые, как у ребенка, светло-русые волосы. Она сидела, крепко обняв руками свои согнутые в коленях маленькие ноги в легких девичьих туфельках. Эти совсем мирные, маленькие девичьи туфельки так странно не вязались с неуклюжим, мешковатым мужским ватным костюмом, который был ей явно не по росту. Слишком длинные рукава были подвернуты у запястья рук белой, еще совершенно чистой подкладкой наверх. Пальцы на руках нее были тонкие, нежные. Перчаток на них не было, и рукам наверняка было холодно. Детски ясная улыбка, лишь мгновенно возникавшая на строго сжатых губах, как-то особенно красила это милое, задумчивое девичье лицо.

Я смотрел на эту маленькую незнакомую девушку. Почему-то мне стало вдруг очень жаль ее. И очень захотелось, чтобы она тоже развеселилась. Но, как мы ни старались, ни надрывались - шутить и разбойничать вокруг нее, девушка ни разу не засмеялась. Такой я запомнил ее в тот первый день. Мне очень хотелось подойти к этой девушке, дружески заговорить с ней. С другими девушками это у меня получалось легко и просто. А с ней заговорить я так и не решился. Но запомнилась она мне очень. И я был рад, что мы с ней в одной боевой части - значит, вместе пойдем защищать нашу любимую матушку-Москву.

Наша пулеметная рота разместилась в клубе милиции, а санвзвод, где были девушки, - в домиках поблизости. В этот же день было произведено комплектование по взводам и ротам, появились командиры и офицеры. Все мы, ближайшие дружки и приятели, конечно, постарались попасть в один взвод. И были очень счастливы, когда нам это удалось. Наш пулеметный взвод, куда входили Женя Бирзак, Геня Сыров, Борис Теппер, Женя Морозов, Петя Богатырев, Игорь Драбкин и другие, тотчас начал деятельно устраиваться и обстраиваться на новоселье.

Это был огромный клубный зал. Нам досталось помещение возле сцены и отчасти даже на самой сцене. Сразу явились среди нас добровольные комики и «трагики поневоле», первые и... последние «любовники», «бароны» и Аркашки Счастливцевы. Словом, занимаясь хозяйственным строительством, каждый проявлял всю многогранность своей незаурядной натуры, и как плотник, как конструктор, как актер, и просто - лодырь, белоручка и досужий зубоскал. Положение у нас было не многим лучше, чем у Робинзона в ту первую ночь, когда его выбросило на необитаемый остров. Единственным стройматериалом, которым мы располагали для устройства нар и перегородок, были клубные декорации - сооружения, как известно, бутафорские и весьма легкие и непрочные. К тому же декорации были самого разнообразного и весьма живописного вида. Усвоенные нами все премудрости «сопромата» тут явно не годились. Тем дружнее мы взялись за работу, изощряясь в самых веселейших шутках и прибаутках. Веселило нас несказанно и давало неисчерпаемый источник для острословия то, что именно из декораций доставалось на долю каждому из нас для сооружения прозаического ложа для спанья. Кому «беседка», увитая «розами» (к счастью без шипов), кому «вишневый сад», в разобранном виде, кому - простенок с зеркалом под спину! Постельных принадлежностей не было и в помине, и о них не приходилось даже и мечтать. Спать собирались по-гусиному: одно крыло под себя, другое на себя. О теплых домашних одеялах, пружинных матрацах и мягких подушках даже вспоминать запрещалось. Солдат так солдат! Ложись, на чем стоишь, шапку под голову, шинель на себя, шинель под себя!

Котелков солдатских ни у кого из нас не было. А кое-какие продукты наши заботливые маменьки все-таки успели посовать нам в походные мешки. За что мы и были им очень и очень признательны. Мать Жени Бирзака, невзирая на категорическое запрещение сына, все-таки прорвалась проводить нас. И на прощание принесла и подарила нам полуведерный артельный чайник. Как он нам пригодился! Сколько раз мы вспоминали добром эту милую женщину!.. Ну и заважничали мы, владея таким редкостным сокровищем, как этот чайник.

На другой день утром, крепко поспав на новом месте, мы решили побаловаться чайком. За кипятком пошли втроем: я, Женя Морозов и Борис Теппер. На дворе стоял кипятильник «титан». Но он оказался совершенно холодным. Это не охладило нашего горячего желания погреться чайком. Проворно пошныряв кругом, мы живо набрали кое-каких дровишек, развели под кипятильником жаркий огонь, уселись возле него и в ожидании чая завели душевную беседу.

Придя вместе со мной в Дом крестьянина 15 октября, Борис Теппер и Игорь Драбкин заколебались было - вступать им в батальон или нет?! Оба они были с четвертого курса, а наша братва - со второго. Борис сказал мне: «Пойду сбегаю в институт. Что-то наших ребят совсем не видать. Вы тут все свои, все с одного курса. А наших - никого. Я один среди вас буду!» Я решительно остановил Бориса: «Брось, Борька! Нечего тебе ходить. Идем с нами, и все. Все мы - свои ребята, студенты, комсомольцы. И не все ли равно - с какого курса. Вон Петька Богатыреве рождения слеп на один глаз, и то идет, не раздумывает. Да еще всячески скрывает от врачей свой природный недостаток. Благо, внешне он совсем незаметен. Иди, не раздумывай! Ведь Москву защищать идем! Кто не пошел с нами, тому будет стыдно. А ты не пожалеешь. Идем, и все!» И Борис остался.

Еще крепче сдружились мы, комсомольцы, став бойцами 2-го Добровольческого полка московских рабочих. Единство мысли и цели, общая ненависть к врагам, общее страстное желание победы над подлой фашистской нечистью еще крепче сплотили нас, сделали настоящими братьями, боевыми товарищами-комсомольцами, друзьями по духу и по оружию. И как неисчислимо много давала нам всем наша пламенная, истинно братская комсомольская дружба! Мы были буквально неразлучны. Во всем поддерживали, подбадривали друг друга, помогали привыкать к трудностям нашей новой жизни, преодолевать их с комсомольским упорством и неисчерпаемой бодростью. Коли кто приуныл хоть на минутку - распотешить его доброй и веселой шуткой, согреть ему сердце задушевной беседой, спеть для него любимую боевую песню, чтобы он снова заискрил неугасимым боевым комсомольским задором. Дружба наша братская, комсомольская - она нам скрашивала и облегчала жизнь, помогала добиваться общих славных успехов. Берегли и ценили ее мы, как берегли и ценили честь нашу комсомольскую. Мы любили друг друга тем сильнее, чем больше любили мы свою свободную Отчизну, тем большим было желание каждого из нас защитить родную страну любой ценой, отдать все, чтобы уничтожить заклятых врагов, добиться нашей великой и справедливой победы. Эта мысль жила в каждом сердце. Она сплачивала нас, мы готовы были на подвиг и на смерть. И это не мешало нам оставаться юными, радостными, веселыми ребятами, всегда готовыми взорваться безудержным весельем, брызнуть смехом, выкинуть какую-нибудь истинно мальчишескую каверзу, разыграть один другого и заплясать от удовольствия. Мы были юношами, но в каждом из нас сидел мальчишка, задира, неистощимый на выдумки весельчак.

Я думаю, мы были бы, пожалуй, разочарованы, если бы застали титан с готовым кипятком. Гораздо интереснее было ловко набрать дровишки, самим разжечь огонь, вспоминая приобретенное еще в пионерском лагере искусство разводить костер и под проливным дождем, заставляя жарко гореть и истекающую слезами горькую осину. А шуровать веселый огонек в топке титана и греться возле него - разве не удовольствие?!

Приключение с титаном привело нас в самое прекрасное расположение духа, а стоящий рядом новенький пузатый, объемистый, да еще наш собственный артельный чайник вызвал новый прилив горделивого и радостного торжества. Ведь это мы его имели. Мы, братья-пулеметчики, а не кто-нибудь иной, располагали такой роскошью.

Так мы сидели у огонька, терпеливо дожидаясь, когда закипит вода в титане, и уже заранее предвкушая удовольствие попить горячего и ароматного чайку, «погреть старые косточки». Сидели мы втроем, весело и дружески беседовали, шутили и пересмеивались. Очень нам было хорошо.

В это время к титану подошли (тоже «за кипяточком») две девушки. Мы им очень обрадовались. В одной из них я узнал ту вчерашнюю, так поразившую меня, маленькую сероглазую девушку и еще больше обрадовался. Теперь эта девушка уже не была такой печальной и задумчивой. Она весело улыбалась. Мы ласково и приветливо поздоровались с девушками и тут же не только познакомились, но как-то сразу же и подружились. Девушки эти были - Наташа Ковшова и Маша Поливанова. Машеньку я вчера тоже заприметил. Она сидела на носилках рядом с Наташей, близко и доверчиво прислонившись головой к ее плечу. Глядя на наши веселые проделки. Маша не смеялась, а лишь улыбалась, мило и застенчиво.

Было радостно сознавать, что в нашей общей борьбе за свободу и независимость нашей Родины девушки-комсомолки, как равные, как самые близкие и дорогие друзья и товарищи, шли рядом с нами с той же готовностью в сердце. Все мы пришли в комсомол из пионеров. С детства воспитанные в истинно коммунистическом духе, мы еще детьми, пионерами, привыкли вполне естественно относиться к девчатам исключительно бережно, чисто и уважительно, признавая в них равных и вполне равноправных друзей и товарищей. Ни у кого из нас не вызывало ни малейшего скептицизма или недоверия то, что девушки - Наташа и Маша - были снайперами. Они захотели сделать больше - и сделали. Они захотели стать солдатами-снайперами и они стали ими, потому что жили они обе в единственной в мире социалистической стране, где юноши и девушки с рождения равны и равноправны, где перед каждым из них одинаково открыты все возможности самой всесторонней творческой учебы, полного проявления всех своих лучших умственных и физических способностей и дарований. Защищая Родину с оружием в руках, эти девушки-комсомолки лишь полностью использовали свое гражданское право.

Узнав, что Наташа и Маша - снайперы, мы стали еще больше уважать их, еще более ценить и беречь их дружбу и уважение к нам, юношам. Они стали как-то еще ближе нам оттого, что были снайперами, две эти маленькие, мужественные и смелые девушки-комсомолки. И рады были сознавать, что они и в бой с врагом пойдут - рядом с нами.

С таким же глубоким и искренним уважением относились мы, юноши комсомольцы, ко всем девушкам, вместе и наравне с нами пришедшим в эту боевую часть. Мы горячо и преданно дружили с ними, относясь к ним с истинно рыцарским благородством, беспощадно осуждая малейшее проявление пошлости или неуважения к нашим боевым товарищам - девушкам. Теперь, когда все мы, комсомольцы, готовились к фронту, к борьбе не на живот, а на смерть, наша комсомольская дружба приобретала еще более высокий и благородный смысл. Друзья по духу, мы становились друзьями и по оружию.

Дня через два происходило распределение по взводам. Нас, пулеметчиков, сделали 4-м взводом. А Наташа и Маша попали в З-й взвод той же пулеметной роты как снайперы-наблюдатели. Все мы были искренне огорчены, что обе эти славные девушки не попали в один взвод с нами. Подружившись вначале с нами троими, Наташа и Маша вскоре так же искренне подружились и со всеми нашими братьями-пулеметчиками, заслужив общее восхищение и уважение. Особенно тесной была дружба Наташи и Маши с пятью братьями-пулеметчиками, включая меня, Генашу Сырова, Женю Морозова, Бориса Теппера и Женю Бирзака. Пользуясь каждой представившейся нам возможностью повидаться, мы все больше подолгу и задушевно беседовали, пели вместе наши любимые песни, вспоминали совсем недавнее счастливое и беззаботное прошлое, родные семьи, обсуждали любимые книги... У нас всегда было о чем поговорить, и эти беседы сближали нас все более тесно и неразрывно. А начавшаяся вскоре общая боевая учеба, многотрудная боевая жизнь сблизили нас еще крепче.

На комсомольском собрании в своей пулеметной роте избрали мы комсомольский президиум. В этот президиум единодушно избрали Наташу, меня и еще одного товарища. Я был избран председателем президиума, а Наташа - моим заместителем. Так мы начали вместе с Наташей и нашу комсомольскую работу в молодежной роте пулеметчиков.

Как-то, составляя списки комсомольцев, мы разговорились особенно по душам. Поплакались друг другу на тоску и тревогу о родных и близких, которые были эвакуированы из Москвы. Мои отец, мать и сестра выехали в Куйбышев. Я не знал их нового адреса, а они не имели моего. Никогда в жизни не разлучаясь, мы неожиданно потеряли друг друга в самое тяжелое время. То же было и у Наташи. У Наташи была только мать, а она была у нее единственной дочерью. Мать свою Наташа горячо и нежно любила. Адреса ее нового также не знала. Не получая никаких вестей от матери, она тяжело страдала в разлуке с ней. «Это потому я и была так невесела в тот первый вечер, когда ты меня увидел, что я только рассталась с моей мамкой. И хоть она сдерживалась, не заплакала, провожая меня, я знаю, как она меня любит и как тяжело ей было расстаться со мной. А мне было ее просто невыносимо жаль... Вот я и не могла сразу справиться с собой, грустила, ужасно грустила! - откровенно призналась мне Наташа. - И если ты когда-нибудь увидишь меня снова невеселой, знай, что я думаю в это время … о моей матеньке».

Это общее горе, незримо жившее в наших сердцах, еще более сдружило и сблизило нас с Наташей. Можно было даже получить увольнительную в Москву, а повидаться в Москве уже было не с кем...

Однажды рассказывали мы с Наташей друг другу об опыте своей прошлой комсомольской работы. Оказалось, что Наташа была секретарем комсомольского комитета треста «Оргавиапром» и членом пленума Коминтерновского райкома ВЛКСМ. И тут вдруг я вспомнил: «Постой, постой, Наташа! Да ведь я тебя уже видел где-то однажды!» Стали мы вместе вспоминать и установили, что были вместе на районной конференции комсомола. И тогда я вспомнил окончательно: «Ты выступала в прениях. Говорила очень хорошо, толково, деловито. Но посредине речи голос у тебя вдруг... сломался. То он был такой ровный и спокойный, обыкновенный такой голос. А вдруг стал - тоненький, звонкий, взволнованный».

Мы оба засмеялись весело, а Наташа сказала сокрушенно: «Ничего не могу с собой поделать. Не умею я пышных речей произносить на большом народе. Ужасно всегда волнуюсь, смущаюсь, когда приходится выступать. Нет еще у меня такой привычки. А это большой недостаток для комсомольского работника. На своем комсомольском собрании или на заседании комитета я выступаю совершенно спокойно. А вот приду на большой народ и... сдрейфлю, сама не знаю отчего. Мамка называет это... «девчоночной душой», когда робеешь и не можешь справиться с этой робостью».

Однако, выступая на наших комсомольских собраниях в пулеметной роте, где ее слушали всегда с большим удовольствием и вниманием, дружеским расположением, Наташа говорила спокойно, отлично справляясь с той самой «девчоночной душой»!

Вскоре наша часть получила боевое оружие - пулеметы, винтовки и пр. Начали мы ежедневно и усиленно заниматься настоящей военной выучкой. Народ у нас в дивизии собрался боевой, преданный, высокосознательный, но воевать по-настоящему мы не умели, и надо нам было усиленно учиться быть солдатами.

Наше учебное стрельбище находилось между каналом Москва - Волга и Тушинским аэродромом. Насыпь канала служила нам естественной защитной стеной, вдоль которой мы ставили свои учебные мишени.

И Наташа, и Маша еще до поступления в часть имели серьезную боевую подготовку. Это стало заметно с первых же дней нашей совместной военной учебы на стрельбищах: обе они отлично стреляли из боевых винтовок. Быстрее всех они научились метко стрелять и из ручных шкодовских пулеметов. И нас, братьев-пулеметчиков, живо обставили. Было нам и обидно, и завидно! К тому же, лучшим успевающим стрелкам командиры всегда с охотой давали больше патронов. Поди тут, обгони-ка их!..

Отношение к девушкам-снайперам было вначале несколько покровительственным. Их как-то не принимали всерьез как снайперов. Неизменные успехи Наташи и Маши на стрельбище скоро положили этому конец. По сравнению с другими бойцами-добровольцами, пренебрегавшими военной учебой до войны, Наташа и Маша стреляли мастерски, неизменно заслуживая самые высшие оценки. Но обе они ничуть этим не чванились. Наоборот. «Кому много дано, с того много и спрашивается!» - часто говорила Наташа. Она никогда не была довольна своими вчерашними успехами. Никогда не равнялась на худших. Неуспехи других товарищей по стрельбе ее не радовали, а огорчали. Идеалом для Наташи был горячо ею любимый маршал Ворошилов. На него стремились равняться все мы, комсомольцы. Мастерство лучшего в стране советского стрелка - маршала Ворошилова - было для нас тем высшим мерилом, которым и измеряли мы наши собственные достижения на стрельбище.

Часто мы стреляли рядом с Наташей. А отстрелявшись, бегом, во всю прыть, наперегонки, бежали к мишеням проверять результаты стрельбы. Положенной солдатской обуви нам тогда еще не выдали. Каждый ходил в своей. Наташа и на стрельбище приходила в своих легких девичьих туфельках на каблучках. Костюм ватный ей был велик, не по росту. Бегать в таком одеянии было неудобно. Однако отличная спортсменка и физкультурница, Наташа бегала так быстро, что трудно было за ней угнаться. А в мешковатом черном ватном костюме она была похожа на мальчика-подростка в «тятином спинжаке». И мы всегда весело подтрунивали над ними с Машей. Звали их «медвежонками».

Но были они обе такие бодрые, неутомимые, задорные, в любом соревновании упорно добиваясь первенства, что, глядя на них, и ребята-комсомольцы изо всех сил подтягивались, старались не уступить девушкам первенства. Был у всей молодежи тот настоящий, неугасимый огневой комсомольский дух, который помогал нам всем дружно и сообща преодолевать все трудности и добиваться общих больших успехов.

Пользуясь каждой встречей, каждым свободным часом, мы часто и подолгу, горячо и задушевно беседовали с Наташей. У нас было много общего в характере, во взглядах на жизнь, на то, что считали в ней дорогим и святым.

Оба мы очень любили читать. Вспоминали любимые прочитанные книги, любимых литературных героев и о самом дорогом и самом любимом комсомольце и большевике - Николае Островском, который был нам особенно близок в эти тяжелые дни.

С горячей любовью вспоминали мы каждый свою школу, товарищей и одноклассников, учителей своих, детские шалости и проказы в школе. Наташа хвалила свой класс, свою школу, а я своих. Как-то, рассказывая мне о своей школе, Наташа необычайно комично изобразила одного милого, но чудаковатого учителя. У нее был истинно артистический талант мгновенного комического перевоплощения. Рассказывала она увлекательно, особенно остро и живо подмечая смешные, комичные черты в человеке. И могла насмешить до слез, особенно если видела, что приуныли, приутихли товарищи, скребет у них на сердце и надо их развеселить, приободрить.

И та же Наташа могла совершенно по-взрослому, серьезно, глубоко и вдумчиво вникать и решать все вставшие перед нами вопросы боевой и политической комсомольской работы и учебы. Комсомольскую работу, родной комсомол любила Наташа всей душой. И не было у нее никогда равнодушного, формального подхода ник окружающим товарищам, ник решению любого вопроса нашей комсомольской жизни и работы. Бездушия, формализма и казенщины она в комсомольской работе не терпела. Долг и честь комсомольца ставила чрезвычайно высоко. Была требовательна не только к себе, но и к товарищам. Настоящая, пламенная комсомолка, страстная патриотка своей Советской Родины, Наташа была примером для всей молодежи. И при этом была она в высшей мере проста, скромна, душевна в отношении к товарищам, всегда готова прийти на помощь в любой беде, при любой трудности и опасности.

Размещались мы в то время уже в милицейском городке в Покровско-Стрешневе (пригороде Москвы). В клубе этого милицейского городка и приняли мы свою торжественную и нерушимую воинскую присягу на пожизненную верность нашей социалистической Родине. Это было 20 октября 1941 г.

Потрясенные и взволнованные до глубины души, повторяли мы слова присяги. Горячо любя свою советскую Отчизну, в час самой смертельной угрозы для судьбы Родины и народа поклялись мы, комсомольцы - юноши и девушки, не щадить ни сил, ни крови, ни жизни своей в борьбе против самого гнусного, ненавистного всем нам врага, кровавого фашистского отребья.

Сотни тысяч добровольцев, готовых защищать Родину и Москву до последнего дыхания, дала в те дни наша столица фронту. И как самое гордое, самое священное и радостное в жизни приняли мы, комсомольцы (юноши и девушки), в тот вечер из рук Родины простое звание воинов-бойцов нашей Красной армии.

Вскоре нас тут же, в Покровско-Стрешневе, перевели в военный городок и обмундировали уже по форме, как кадровых бойцов Красной армии. Обмундирование выдали летнее, офицерское - гимнастерки с нашивными карманами и брюки; другого, очевидно, в то время не было. Девчатам выдали, кроме того сапоги, а нам, юношам, - красноармейские ботинки и «трехаршинные голенища» (обмотки). Стали мы заправскими красноармейцами.

Тут же вскоре нам выдали первые увольнительные в город. И мы поехали в Москву. Красноармейских книжек нас еще не было. Дали просто увольнительные записки, да и паспорта еще были у нас при себе.

Мы отправились с Наташей вместе. В центре расстались. Наташа пошла к себе на Сретенский бульвар, а я к себе - в Замоскворечье. Договорились встретиться через несколько часов на Центральном телеграфе. Наташа собиралась послать родным телеграммы со своим новым адресом.

Пешком дошел я до своего Стремянного переулка. Дома у меня никого не было. Даже соседи все уехали в эвакуацию. Стоял дом совершенно мертвый, пустой, безлюдный, словно покинутое, разоренное гнездо. Обошел я его вокруг, заглянул во все окна... Стало невыразимо грустно. Почувствовал вдруг такую пустоту и одиночество, словно остался совсем один во всем мире. И вместе с острым горем вспыхнула в сердце такая яростная злоба и ненависть к треклятым фашистским гадам, что так нагло ворвались в нашу мирную и родную жизнь, разрушили наше счастье, разлучили всех родных и любящих, посеяли горе в каждой семье.

Нестерпимо захотелось скорее в бой, на фронт, чтобы своей рукой бить, уничтожать, гнать этих ненавистных мерзавцев и палачей, посягнувших на нашу жизнь, на счастье наше. Злой и мрачный, побрел я прочь от родного дома, не зная что делать, где провести то время, что оставалось до условленной встречи с Наташей. Шел я, никого не видя и не замечая, и вдруг на Серпуховской площади встретил группу ребят и девчат, школьных моих товарищей. Как я им обрадовался!.. Милые, милые, родные дружки мои! Ведь целых десять лет учились вместе. Вместе вступали в пионеры, вместе отдыхали в летних лагерях, совершали увлекательнейшие походы по чудесным землям Подмосковья, дружили, любили друг друга, как родные братья и сестры...

Вместе росли, вместе вступили в комсомол, потом сами работали пионервожатыми. И была это для меня самая любимая комсомольская работа. Сколько радостных воспоминаний нахлынуло сразу в душу! Как светло, как безмятежно счастливо и радостно было наше детство, наша юность, под защитой матери-Родины! И на все это посягало теперь трижды проклятое фашистское зверье! И снова был я безумно рад тому, что отныне я солдат, красноармеец, воин Красной армии! И еще рад был в одежде солдата встретиться с милыми друзьями детства и юности моей.

Как мы все обрадовались этой неожиданной встрече! Сгрудились тут же, на улице, обнялись крепко по-братски и заговорили все радостно, наперебой. Вспомнили все и обо всех, узнали, кто и что делает сейчас. И тут же назначили встречу - на девятый день после окончания войны в 12 часов дня дома у Коли, друга моего, или на месте, где стоит этот дом, если будет он разрушен немецкой бомбежкой с воздуха. А в том, что победа за нами, что побьем, разгромим, выгоним мы с нашей земли гитлеровскую орду, - никто из нас ни секунды не сомневался.

Увлеченный встречей с товарищами, я задержался и опоздал. Наташу встретил уже по дороге к Центральному телеграфу. Рассказал ей все: и радостное, и горестное. Пожалели мы молча друг друга и пошли вверх по улице Горького. На площади Пушкина решили зайти в маленькое кино на углу Тверского бульвара, у памятника Пушкину. Посмотрели кинофильм «Истребители». И когда мы вышли из кино, Наташа задумчиво сказала: «И все-таки она его очень, по-настоящему любила!» Это она сказала о девушке, которая приходит к своему любимому в то время, как он уже был женат на другой, но ослеп и был глубоко несчастен.

До Аэропорта мы шли пешком - через всю Москву. На площади Маяковского нас вдруг остановил милиционер: «А ну-ка, товарищи-красноармейцы, предъявите ваши документы!» - говорит он нам, а сам улыбается так приветливо. Мы ему предъявили наши увольнительные, он прочитал их, вернул и вдруг говорит, так лукаво и радостно улыбаясь: «А ты, Наташа, я вижу, все-таки добилась своего! Молодец!» Оказалось, что товарищ этот был из бывших инструкторов-преподавателей в той школе снайперов Осоавиахима, которую кончали Наташа и Маша в августе 1941 г. Он ее узнал и был очень обрадован этой встрече.

В школе снайперов-инструкторов, зная, как рвутся Наташа и Маша на фронт, постоянно добродушно подтрунивали над девушками, уверяя, что никогда им это не удастся - быть настоящими красноармейцами, да еще снайперами на фронте. «Ну вот, чья взяла? Проиграли вы свое пари! Мы обе с Машей - красноармейцы, добровольцы и уже приняли воинскую присягу!» - радостно смеясь, сказала Наташа. С особым шиком откозыряли мы Наташиному знакомцу, а он - нам, потом запросто и горячо пожал нам руки и пожелал обоим самых больших и славных боевых успехов. Были они очень обрадованы этой нечаянной встрече.

Все мы несли в своем военном городке гарнизонную службу - дневальных, дежурных и пр. Девушки тоже несли ее наравне со всеми.

Однажды Наташа стояла часовым в вестибюле здания, где мы все размещались. Мы, братья-пулеметчики, вошли в вестибюль и увидели Наташу. Попытались запросто с ней заговорить, но она сурово обрезала нас: «Разговаривать с часовым на посту запрещается! Сами знаете! - И тут же добавила тихонько и заговорщически: - Не разговаривайте со мной! Лучше сядьте смирно в сторонку и спойте мне ваши хорошие песни. А я буду стоять и слушать. Это можно!» И мы, смирно усевшись в сторонке, одну за другой пропели для Наташи все ее самые любимые песни. А она стояла на своем посту, держа у ноги винтовку и вытянувшись по-военному «в струнку», как положено. И только молча улыбалась нам издали.

Однажды был особенно ожесточенный воздушный налет немцев на Москву. Я был в наряде на охране минного поля. Немцы бомбили и милицейский городок. Туда по тревоге послали всех наших бойцов отражать воздушный налет врага, тушить зажигательные бомбы. Вместе со всеми там были и Наташа с Машей. Проявили они там себя молодцами. У них обеих уже был большой опыт работы в команде ПВО. А смелости, находчивости и хладнокровия - тоже было вполне достаточно у обеих. Проявление малейшей трусости и малодушия считали они обе величайшим позором.

Вскоре командира нашей пулеметной роты, лейтенанта Лунина, назначили командиром 4-й стрелковой роты. Командир он был настоящий, кадровый, очень дельный и хороший человек. Но уже там, в дивизии, Лунин серьезно полюбил девушку - Татьяну... Татьяна тоже была снайпером. Вместе с Наташей и Машей она окончила снайперскую школу, вместе с ними добровольно вступила бойцом в ряды нашей дивизии. Не желая расставаться с любимой девушкой, лейтенант Лунин добился перевода в свою 4-ю роту всех троих девушек-снайперов. И Наташа, и Маша были очень недовольны этой развертывающейся на их глазах романтической историей, справедливо считая, что не для романов оказались они в рядах боевых защитников Москвы, что недостойное поведение одной из девушек бросает тень на всех остальных.

Наташа и Маша пытались образумить девушку и не раз говорили ей:

- Зачем ты пошла на фронт? Родину защищать или личные дела устраивать? Неужели ты не понимаешь, что своим легкомысленным поведением позоришь всех нас, девушек?!.. Как тебе только не стыдно, Татьяна, ведь ты комсомолка!

Но упрямая и эгоистичная девушка не желала слушать никого, считая, что она имеет право поступать так, как ей это нравится. Вначале все три девушки были очень дружны. Но поведение Татьяны положило конец этой дружбе. Совместное проживание с ней все больше тяготило Наташу и Машу. Тем более неприятным для них обеих был этот снова совместный перевод в 4-ю роту. Но приказ есть приказ. Им пришлось подчиниться, но поселились они на новом месте отдельно от Татьяны. Никакой дружбы между ними уже не было.

Весь этот период мы напряженно занимались самой разнообразной воинской учебой, деятельно готовясь к предстоящим боям с врагом. А под Москвой в это время шли самые ожесточенные и кровопролитные сражения с немецко-фашистскими захватчиками. Мы горячо завидовали тем, кто уже побывал на настоящем фронте, воевал. А мы еще только продолжали учиться воевать.

В скором времени мы перебрались в Тушино. Каждый раз, как совершалось такое перемещение нашей части, я спешил узнать, где разместилась 4-я рота, чтобы не терять Наташу и Машеньку из виду. Очень мы подружились все трое и скучали, когда долго не удавалось встретиться, повидаться, поговорить, узнать - живы, здоровы ли, все ли в порядке.

На этом этапе нашей военной учебы мы усиленно занимались строительством, рыли и оборудовали траншеи, доты, стрелковые и пулеметные ячейки, землянки. Наташа и Маша и тут отличились. Вдвоем они отрыли и оборудовали стрелковую ячейку. Она оказалась одной из лучших и заслужила похвалу и одобрение командования.

В это же время всех нас переселили в землянки. Наташа и Маша тоже жили в землянке, вырытой у подножия горы. Это было сделано в результате строжайшего приказа командования после одного из ожесточенных воздушных налетов немцев, когда мы все были подняты по команде «В ружье!». Это было в начале ноября. Суровая военная зима 1941/ 42 г. уже входила в свои права.

Приближался день 7 ноября - любимый, заветный праздник советского народа. Встречали мы этот праздник совсем в иных условиях, чем обычно. Но ждали его с каким-то особым душевным трепетом, словно должен был этот любимый праздник принести непременно всем нам что-то особо радостное, желанное.

Накануне меня послали в наряд на нашу полковую кухню, где шла усиленная подготовка угощений к празднику для всего полка. Был вечер 6 ноября. И вот, стоя на улице у здания столовой, я вдруг услышал бурные рукоплескания. Это выступал Сталин! Забыв обо всем на свете, я вместе со всеми ринулся в столовую. В столовой был плохонький, хрипучий репродуктор. Все столпились вокруг него, вытянув шеи и затаив дыхание. Даже официантки бросили разносить обеды. Все замерли на месте, жадно ловили каждое слово, самый звук любимого, родного голоса, вот так же звучавшего для нас в дни мира, в дни радости и счастья.

Сталин. Он был с нами и среди нас, великий и любимый друг и вождь, ободряя нас каждым своим словом в это самое мрачное и тяжелое время войны, вселяя уверенность и волю к победе в каждое сердце. «Будет и на нашей улице праздник! Наше дело правое! Враг будет разбит. Победа будет за нами!» Вот это и было самое сокровенное, то самое желанное, что мы все ждали. Сталин!.. Безмерно радовали и окрыляли каждое сердце его простые и вдохновенные слова, его могучая и непоколебимая вера в народ, его любовь к родному советскому народу, которой дышало каждое произносимое им слово. В каждое сердце вселяло оно веру в победу, неукротимое желание любой ценой добиться этой победы. Все мы были бесконечно счастливы в этот незабываемый вечер.

21 ноября я получил увольнительную в город. Я знал, что в конце ноября - день рождения Наташи. У меня было немного денег, и я решил непременно купить Наташе какой-нибудь подарок ко дню рождения, порадовать ее хоть немножко.

Зная, что больше всего Наташа любит хорошие книги и очень скучает, лишенная возможности читать, я зашел в книжный магазин и купил для нее книгу «Суворов» в очень хорошем издании.

Книгу я подарил Наташе в тот же день. Но я спутал - день рождения Наташи был не 21-го, а 26 ноября. Но все равно Наташа была очень тронута и обрадована моим вниманием. Обрадовалась она и самой книге - русский полководец и патриот Суворов был одним из любимых героев Наташи. А в самый день рождения Наташи кто-то из командиров подарил ей маленький револьвер - «браунинг». Этому подарку Наташа радовалась, как настоящее дитя! Правда, иметь его и носить ей, как рядовому бойцу, не полагалось. Но она берегла его как настоящую драгоценность и всегда носила при себе, в кармане своей шинели. И однажды, уже на Северо-Западном фронте, этот браунинг очень пригодился Наташе. Из него она в упор застрелила немецкого автоматчика, из засады стрелявшего в спины нашим бойцам.

В то время девушек в рядах Красной армии было еще очень мало, а девушек-бойцов почти вовсе не было. Между тем время показало, что наши советские девушки оказались такими же мужественными и отважными защитниками Родины, как и юноши. И доказали это те первые девушки, которые добровольно пришли в ряды бойцов Красной армии в первые же дни и месяцы войны. Они доказали это своим героизмом в борьбе с ненавистным врагом. Такими девушками-патриотками и были московские комсомолки Наташа Ковшова и Маша Поливанова.

Газета «На защите Москвы» часто писала о лучших бойцах нашей дивизии. В их числе были отмечены комсомольцы Женя Морозов, Наташа Ковшова, Маша Поливанова и многие другие. А в фотогазете, посвященной обороне Москвы, были помещены портреты Наташи и Маши, где они были засняты в красноармейской форме, с боевыми винтовками в руках. На боевом героическом примере девушек-снайперов, верных дочерей родной Москвы, комсомолок-партизанок, наша большевистская печать призывала к участию в обороне Родины всех советских девушек. Этот призыв был услышан. Сотни тысяч молодых и отважных советских патриоток пришли в ряды защитников Родины и доблестно исполнили перед ней свой гражданский, свой комсомольский долг.

Уже в начале декабря 1941 г. наша дивизия включилась в непосредственные боевые действия против немцев, участвовала в боях под Москвой. Были уже и у нас убитые и раненые. Но не все подразделения были привлечены к этим боям против немцев. В частности, наш батальон в этих боях не участвовал. До чего же мы были несчастны, оставаясь в стороне от настоящих сражений с проклятыми фашистскими захватчиками! Ведь мы и шли в дивизию добровольцев с этой самой страстной мечтой - биться за нашу Москву! И вот, когда шла эта самая великая историческая битва за нашу родимую Москву, нас оставляли в стороне. Завидовали мы каждому счастливцу, который был там, на поле сражения! И горько обижались...

Узнав впервые, что наша дивизия уже воюет против немцев, а мы почему-то не воюем, мы, комсомольцы нашего батальона, не вытерпели и пошли со своей горькой обидой к политруку нашей пулеметной роты - Петрухину (по званию товарищ Петрухин был батальонным комиссаром!). Это был настоящий большевистский комиссар типа Фурманова, старый партийный работник. Работал он прежде в Московском комитете партии. Любили у нас все его как отца родного. И он как-то особенно хорошо, душевно, внимательно относился к нам - комсомольской молодежи. Особенно внимательно относился он к Наташе и Маше. Он понимал, насколько труднее приходилось им, девушкам-бойцам. Высоко ценил их пламенный патриотизм, готовность жертвовать всем для защиты свободы и независимости нашей Родины. Очень ценил и уважал обеих девушек и часто ставил их в пример нам, юношам, как бойцов, высоко понимающих свой воинский долг, образцово его выполнявших. По отношению к Наташе и Маше неизменно проявлял он истинно отеческую заботу и внимание.

Наша студенческая пулеметная рота была расположена далеко от остальных, на «Камчатке», как мы шутливо говорили. Комиссар Петрухин часто приходил к нам «на Камчатку», подолгу беседовал с нами - комсомольцами и молодежью, интересовался успехами каждого из нас в боевой и политической учебе, знал каждого в лицо и по имени. А мы в нем просто души не чаяли, так любили мы своего большевистского комиссара. И, доверяя ему, сами шли к нему с любым вопросом. Он и пробирал нас нередко, как самый суровый и взыскательный отец, и учил постоянно, воспитывал как настоящий старший товарищ большевик.

Вот к своему любимому большевистскому комиссару и пошли мы, комсомольцы, с жалобой, что нас не пускают в бой с немцами. Выслушав наши горячие, возмущенные слова, наши, как казалось нам, вполне законные претензии, комиссар сурово прицыкнул на нас: «Тут вся дивизия рвется в бой, а не только вы одни! Не суйтесь поперед батьки в пекло! Вы - красноармейцы, присягу давали. Пора научиться настоящей воинской дисциплине, а не мальчишничать. Командование части лучше всех нас знает, кому и когда наступит черед воевать. Стоим мы на своем боевом рубеже. Значит, тут нам и нужно быть. Понимаю, что воевать вам охота! Руки у вас чешутся, однако потерпеть надо, товарищи. Придет еще и наш черед бить немцев! Для того мы и пришли сюда».

Все это было правильно. Но терпеть-то у нас уже не было никаких сил.

В это время газета «На защите Москвы» писала о первых боевых успехах бойцов и командиров нашей дивизии. Стрельба впереди нас, на подступах к Москве, шла самая жаркая. По ночам полыхали пожары. Горела земля московская!.. И не было сил у сердца оставаться спокойным и терпеливым. Мимо нас безостановочно двигалась боевая техника, шли вереницы войск в Москву. И все это движение шло не вперед (от Москвы - на запад), а к Москве! Это была перегруппировка войск перед началом решающего генерального наступления 6 декабря, а нам - горячим и неразумным головам - казалось, что... наши отступают! И мы еще сильнее рвались в бой! Невероятно тяжелыми для нас были эти дни.

А 10 декабря мы узнали о победе, величайшем разгроме немцев под Москвой. Мы были вне себя от радости. Собрались все вечером невероятно гордые и счастливые и размечтались, как сами будем бить, громить, гнать, уничтожать немцев. И каждый из нас пылко и неуемно мечтал о героизме, о самом великом и жертвенном подвиге во славу нашей Родины, во имя скорейшей и окончательной победы над кровавыми гитлеровскими ордами, топтавшими и осквернявшими нашу родную, безмерно любимую советскую землю.

Весь декабрь и январь мы продолжали усиленно овладевать искусством ведения настоящей войны. Упорно занимались уже не только строевой учебой и тренировкой на стрельбищах, но и военными маневрами. Учились взаимодействию частей в бою.

К фронтовой войне мы, комсомольцы, готовились всесторонне. И стрелять учились, и на лыжах бегали почти ежедневно. Часто и Наташа с Машей тренировались вместе с нами. Была там одна «хитрая гора», штурмовать которую мы учились с особым упорством. Вредная была гора! Побежишь с нее на лыжах так молодцевато, а донизу доедешь непременно «на чем придется». Один Генаша Сыров у нас умел с этой горой управляться. Бегал он на лыжах мастерски. Он и обучал нас бегу на лыжах по сильно пересеченной местности. Тренировались мы упорно, ежедневно, понимая, насколько может нам пригодиться отличное владение лыжами в зимних условиях войны.

Как-то однажды бегали мы на лыжах втроем - я, Наташа и Маша - около деревни Петрово, по оврагам. Снег везде был глубокий, рыхлый, целина. И лыжи проваливались. Но мы нарочно выбирали самые трудные места для тренировки. И ничуть не смущались своими неудачами. Поедешь сверху честь честью, а внизу непременно скувырнешься с лыж, закопаешься в снег с головой и отряхиваешься потом, как песик, вынырнувший из воды. Смеялись мы до упаду друг над другом, и было нам ужасно весело.

А когда мы присели отдохнуть, Наташа рассказала нам, как однажды, еще до войны, она заблудилась где-то в лесах под Москвой во время массовой комсомольской вылазки. Хотела разведать местность для нового лыжного маршрута, отбилась от товарищей, и они ее долго искали в лесу. А мороз был жгучий, к тому же началась метелица. Вечерело... Это было довольно страшно - плутать одной в совершенно незнакомом лесу, далеко от селений, да еще в такую погоду. Но товарищи не бросили Наташу, не ушли, пока не разыскали ее. Хорошие, настоящие были товарищи - комсомольцы из треста «Оргавиапром», где Наташа работала перед уходом на фронт. Наташа вспоминала о них с горячей признательностью и любовью.

Командир 4-й роты лейтенант Лунин особенно уважал Наташу, серьезно и высоко ее ценил. Он был глубоко уверен, что из всех нас именно Наташа с особой славой и честью сумеет проявить себя на фронте. И вот, когда стояли мы над обрывом возле деревни Петрово, к нам подошел лейтенант Лунин. Разговорившись о будущих боях с немцами, о фронте, о том, что он потребует от каждого из нас, лейтенант Лунин сказал:

- Подождите, еще навоюетесь досыта! И вот еще прочитаете в газетах, что снайпер Ковшова Наташа через смотровую щель танка поразила немецких танкистов, заслужила звание Героя Советского Союза.

- Не надо смеяться! Мы пока еще не воевали и не воюем, и геройства в битве за Москву никакого не проявили! - с горечью сказала Наташа и отвернулась.

- А я и не смеюсь! Я говорю вполне серьезно. Именно в тебя, Наташа, я особенно верю. У тебя есть все нужное для того, чтобы стать настоящим героем на фронте. Вот подождите. Поживем - увидим. Вспомните тогда мои слова. Наташа Ковшова будет Героем Советского Союза.

Лейтенант Лунин говорил действительно совершенно серьезно и с полным убеждением. И его слова запомнились.

В это же время в 4-ю роту впервые приехала фронтовая бригада певцов-артистов. Пришли на этот концерт и мы с Наташей и Машенькой. Примостились на галерке. Народу набилось - уйма. Духотища была невероятная, дышать было нечем. А артисты все же пели, и мне было их жаль. А в то же время я, как и все мы, был преисполнен чувства самой величайшей признательности к этим людям - патриотам, которые стремились своим искусством помогать нам воевать. Артисты - они воевали против ненавистного врага вместе со всем народом, в рядах Красной армии, воевали своим оружием - песней, словом, прекрасным и пламенным, зажигающим, вдохновляющим сердца бойцов и офицеров - воинов Красной армии.

Наша пулеметная рота, которая находилась на «Камчатке», не смогла присутствовать на этом концерте. Ребята были огорчены. И вот специально для нашей роты концерт был повторен.

Особенно полюбилась и запомнилась всем нам одна пожилая артистка-певица. Голосу нее был небольшой и не сильный, но удивительно приятный. И пела она так задушевно, так по-русски, что растрогала нас всех до глубины души. Особенно хорошо пропела она, еще впервые тогда услышанную нами, чудесную фронтовую песню: «Спит деревушка, где-то старушка ждет не дождется сынка». И повторила ее по нашей просьбе.

...Спи, успокойся, шалью накройся.

Сын твой вернется к тебе!..

Утречком рано.

Ветром нежданным.

Кто-то ворвется домой...

Крепко обнимет.

Валенки снимет.

Сядет за стол с тобой.

Будешь глядеть, не спуская глаз.

Будешь качать головой не раз.

Тихо и сладко плакать украдкой.

Слушая сына рассказ...

Слушая эту песню, исполняемую с такой душевностью, каждый из нас был тронут до глубины сердца. Ведь у каждого из нас осталась дома любимая, родная, самая дорогая на свете женщина - мать. Каждого из нас ждала дома мать! И тосковала она, тревожилась за нашу судьбу, за нашу жизнь. Полюбили мы эту песню тем более, что еще на концерте узнали: сама эта немолодая женщина (певица) была матерью. А ее единственный сын погиб на фронте. И вот она - осиротевшая мать - пела для нас эту песню надежды, в то время как у нее самой уже не было никакой надежды. Она уже не ждала своего единственного и любимого сына. Но как любила она его, как любила свою Отчизну, свой борющийся с врагом народ, если имела силы петь эту песню для других, для чужих, живых сыновей! Значит, мы не были для нее чужими. В каждом из нас видела она живым своего собственного, родного сына. И нам отдавала неиссякаемую любовь своего материнского сердца. Поняли мы тогда, почему пела эта осиротевшая мать с такой захватывающей душу проникновенностью, пела - для нас! Разве это не подвиг? Петь, когда сердце у тебя облито кровью!

Полюбили мы ее, всем сердцем потянулись к ней, этой чужой матери. И уж не знали, как бы выразить ей сильнее нашу любовь, наш восторг и преклонение перед ней, нашу несказанную великую благодарность.

После концерта окружили мы ее тесным кольцом, жалея о том, что нет у нас в руках ничего, что могли бы мы подарить, отдать ей от всей души. Ничего у нас не было. Была зима, была война, и не могли мы подарить ей даже самого скромного букетика цветов... Провожали мы ее все, жалея и любя истинно сыновней любовью. И это - все, что были мы в силах отдать ей. И я думаю, что она поняла, оценила, как самый нужный, как самый радостный дар ей - матери, - нашу сыновнюю любовь, которую отнял у нее наш общий, заклятый, ненавистный смертельно враг. Прощаясь с нами, она улыбалась нам светлой, радостной улыбкой. И поклялся ей каждый из нас в душе, что в первом же бою с фашистскими убийцами отомстит за ее сына. Эту клятву мы сдержали. Долго вспоминали эту простую русскую женщину - мать, что пришла благословить нас в бой с врагом. А песня ее стала для нас самой любимой.

Мы выучили слова этой песни. И часто пели ее. Эта песня особенно полюбилась Наташе. Часто пели мы ее втроем - я, Наташа и Машенька. Пели, когда грустили о доме, о своих покинутых матерях.

Но чем больше мечтали мы о встрече с родными, чем больше и острее была наша печаль и тоска о родном доме, тем яростнее ненавидели мы фашистских негодяев, тем более страстно жаждали мы добиться победы! Только с победой мечтали мы вернуться домой. И с негодованием отказались Наташа и Маша, когда предложили им обеим перед отправкой нашей части на фронт остаться в Москве, вернуться домой, уклониться от всех тех страданий, от смертельной опасности, которые ждали нас на фронте. «В день присяги мы поклялись с Машей никогда не расставаться и не уходить с фронта до смерти или победы! И так это будет! - говорила Наташа. - Не возьмут нас на фронт с этой частью, все равно - с другой уйдем».

После этого концерта у нас организовалась и своя бригада художественной самодеятельности. Стали мы готовиться к встрече Нового года. Со всего батальона собрали лучших певцов, музыкантов, танцоров, декламаторов. А было их среди молодежи сколько угодно. Веселая у нас молодежь, талантов хоть отбавляй - каких хочешь. Недаром выросли мы в свободной Советской стране, где каждому были предоставлены все возможности проявить свою одаренность – и в труде, и в учебе, и в веселье, и в радости. Наш певучий студенческий пулеметный взвод был целиком включен в эту бригаду. Участвовали в ней и Наташа с Машей. Они очень хорошо пели вдвоем. Устроили мы однажды и свой вечер самодеятельности. Кто-то прознал, что Наташа очень хорошо пляшет русские народные танцы - «Яблочко», «Камаринского», «По улице мостовой», «Светит месяц». Все очень просили Наташу выступить. Но так и не могли упросить. Она наотрез отказалась танцевать перед всеми в мужской, солдатской одежде, а другой не было. Зато пели они с Машей очень хорошо. Да и все мы много пели в тот вечер. Пели «Калинку», «Ой, Днипро, Днипро», «Москва моя» и много других песен. Вечер у нас удался на славу.

И вот, когда вся подготовка к встрече Нового года была в полном разгаре, связисты передали условный, долгожданный сигнал: «Буря! Буря!! Буря!!!» Это значило: «Боевая тревога! Все в ружье!!!» Это было 27 декабря 1941 г.

Все мы рвались в бой с немцами, изнывали в ожидании, когда же для нас грянет боевой приказ к действию. И вот 27 декабря мы, наконец получили этот долгожданный приказ. Обрадовались ужасно.

Наша пулеметная рота была взводами раскреплена по другим стрелковым ротам. Но наш взвод попал в другую, не в ту роту, в которой были Наташа и Маша. И мы все очень сожалели об этом, не только я, но и все мои товарищи-пулеметчики. Все мы крепко, горячо, искренне сдружились с этими славными девушками. И очень нам хотелось и в первый бой идти всем вместе.

28 декабря мы двинулись пешим порядком в Нахабино, километров на сорок по направлению к Истре, по знаменитому Волоколамскому шоссе. Мы были уверены, что идем прямо в бой с немцами. Но нам было сказано, что теперь начнутся особенно серьезные учения, военные учения, ночевка в лесу, на снегу и т.д. Во время этого похода я ни разу не видел Наташу и ничего о ней не знал. Мы разлучились надолго. И вот тут-то и возникла между нами переписка по нашей внутренней полевой почте, тогда я и получил все письма Наташи, адресованные мне в январе 1942 г.

29 декабря в 4 часа утра мы прошли Нахабино. К половине дня добрались до какой-то деревни, где находилась на отдыхе прославленная Панфиловская дивизия. Отдых ей был предоставлен после тех героических боев под Крюково, после подвига двадцати восьми панфиловцев, о которых читала и знала тогда вся страна.

С каким восторгом и завистью смотрели мы на панфиловцев. Они уже были героями! Они громили немцев под Москвой! Они внесли свой героический вклад в великую и первую победу Советской армии над фашистскими полчищами! Они заслужили благодарность Верховного Главнокомандующего!

А мы еще не совершили ничего, ничем не прославились. Самозабвенно любили панфиловцы своего командира. По одному его слову каждый из них готов был, не щадя своей жизни, идти в огонь и на смерть. И он всюду был с ними неразлучно во время самых ожесточенных боев. На своем броневичке он выезжал и всегда оказывался там, где надо было укрепить сопротивление врагу, добиться решающей победы. Затаив дыхание слушали мы рассказы панфиловцев об их боевых подвигах, о беззаветно любимом ими генерале Панфилове. И, слушая их, сами мечтали мы воевать с врагом по-панфиловски!

Штаб батальона и нашей пулеметной роты находился в Нахабино, а штаб 4-й роты - в Гучково. Наташа и Маша были прикомандированы к первому взводу 4-й роты. Мы усиленно продолжали готовиться к встрече Нового года. Уже несколько дней копили и собирали «в общий котел» свои солдатские «100 грамм». Вечер у нас состоялся в доме председателя колхоза. На вечер приехали девчата из санвзвода: Шура Синицына, Рубцова Нина и другие. Но, к нашему общему огорчению, Наташи и Маши не было. Они еще где-то устраивались. Надо было их разыскать.

Наутро я решил пойти на розыски. У меня были лыжи с креплениями. Собрал я у ребят нашего взвода поручения (отправить поздравительные, праздничные телеграммы) и отправился в путь. Искал, искал в Гучково «домик с зелеными наличниками», где остановились Наташа и Маша, так и не нашел и вернулся ни с чем. А как потом узнал, Наташа и Маша ждали в гости нас, пулеметчиков, и даже пирожки испекли...

А 30 декабря утром меня вызвали в штаб и сообщили, что 1 января, вечером, будет встреча командования с отличниками боевой учебы. Встреча, была назначена в Щукино. Нас повезли туда на машине. Мороз был дымный, до 44 градусов. Замерзли мы намертво. Ватные брюки мы сняли (раз на праздник), надели суконные и вообще - прифрантились, поснимав с себя «все лишнее», ну и были наказаны за это неуместное щегольство. Чуть живы доехали!

Я был уверен, что непременно встречу на этом празднике Наташу и Машу. К моему удивлению, от 4-й роты никого на празднике не было.

Штульман и тут выступал со своим «ансамблем» и пел наши песни - те, что принесли с собой в часть «братья-пулеметчики». Самые лучшие наши песни выбрал и «присвоил» Штульман. Меня зло брало. Но всем участникам «ансамбля» обещали увольнительные в Москву, и я скрепя сердце тоже согласился петь в этом «ансамбле». Бригада художественной самодеятельности отличилась на этом вечере. Командир полка капитан Довнар остался чрезвычайно доволен нами и объявил благодарность всем участникам художественной самодеятельности.

Невзирая на лютый мороз, Довнар был в щегольских, ярко начищенных сапогах и мастерски танцевал вальс. Настоящий советский офицер! Стройный, подтянутый, блестящий кавалер, с отличными манерами, - он был для нас, ребят, предметом величайшей зависти. Танцевал он безукоризненно, легко и красиво. А мы, «фронтовики», были в тяжелых солдатских валенках и, само собой разумеется, не танцевали.

Участников вечера развезли по подразделениям, а бригада самодеятельности задержалась. Меня успокоили, что это делается с ведома командира. Я зашел в штаб полка. Старик писарь штаба полка (тоже доброволец!) раньше был в 4-й роте, очень любил Наташу, Машу и Геню Сырова, стал меня о них расспрашивать. И я ему рассказал все, что сам знал. А потом запросился домой, в Москву, хотя было уже очень поздно. От одного товарища я узнал, что мои родные обосновались в Куйбышеве. Я им написал и не получил ответа. Неодолимо меня потянуло в Москву! Добрейший старикан писарь дал мне увольнительную.

Примчался я к родному дому сам не свой и вдруг вижу свет в окнах. Я так и остолбенел от изумления. На мой стук вышел на крыльцо... отец! А я - в солдатском. Он меня не узнал. А потом узнал и схватил в объятия. Радости нашей не было конца. Дома оказались и сестра, и мама! Какой невероятно счастливый я был в тот новогодний вечер! Приехав обратно, я письмом сообщил Наташе о своей нежданной радости. В ответ на это она и написала мне в письме от 14 января : «...Если бы мне так повезло, я бы, кажется, до самого дома на одной ножке допрыгала. Так хочется увидеть свою родную матушку, но это невозможно, поэтому приходится радоваться письмам. Вчера получила от нее такое замечательное письмо, какое только моя мамка может мне написать. Вот я и радуюсь, что боженька снова обо мне вспомнил и глянул ласково».

Тут меня избрали членом комсомольского бюро полка. Дел у меня прибавилось. Как-то был я на заседании бюро полка, и мы обсуждали вопрос о неэтичном поведении некоторых офицеров-комсомольцев, о «бытовом разложении». А нравы у нас были в этом отношении очень суровые (но это были комсомольцы не из нашего батальона!). Командир полка Довнар беспощадно преследовал и изгонял из полка всех, кто забывался и позорил честь Коммунистической дивизии, ослабляя дисциплину, а значит, и боеспособность в такое решающее время. Это было совершенно правильно.

Вот в это время Довнар и обратил внимание на поведение лейтенанта Лунина и Татьяны. Вопрос он решил быстро, жестко и беспощадно. Татьяну немедленно отчислили из полка и отправили домой. Лунина куда-то перевели.

Но гнев Довнара совершенно незаслуженно распространился и на Наташу с Машей, хотя они тут были решительно ни при чем. Довнар распорядился отчислить из полка также и их обеих. Это было величайшим и совершенно незаслуженным оскорблением не только для Наташи и Маши, но и для всех девушек, для всех комсомольцев. Все знали, что Наташа и Маша вели себя совершенно безукоризненно, по праву считались одними из лучших бойцов подразделения как по воинской дисциплине, так и по боевой учебе и по своему личному, исключительно строгому моральному поведению. Упрекнуть их лично было решительно не в чем. Отчислять их из состава бойцов дивизии с таким позором было совершенно несправедливой и бессмысленной жестокостью. Это было тягчайшим ударом для обеих девушек. И Наташа сумела доказать командиру полка, что он глубоко неправ, поступая подобным образом. Со всей присущей ей энергией, смелостью и чувством комсомольской чести и собственного человеческого достоинства Наташа сумела отстоять и себя, и Машу.

Довнар был суров, вспыльчив, но сердце у него было доброе. Он не был сухим и бездушным формалистом. Поняв свою ошибку, Довнар отменил свой приказ об отчислении Наташи и Маши из части. Однако не сразу он сменил гнев на милость.

Наташу и Машу перевели в 1-й батальон и прикомандировали к... санвзводу! Из снайперов решили переквалифицировать в... санитарки. Девушки подчинились этому приказу. Но обе упорно продолжали бороться за свое право быть рядовыми бойцами-снайперами, а не санитарками. Вот об этих мытарствах и писала мне Наташа в своих письмах в январе 1942 г. И как бы ни было у нее тяжело на сердце, она не сдавалась, не теряла мужества и бодрости, уверенности, что добьются они с Машей полного торжества справедливости.

Переживали они тяжело обе с Машей, но тем крепче была их взаимная любовь и дружба. Тем крепче они стояли друг за друга. Переживали и мы, комсомольцы, все очень тяжело. Ведь Татьяна была комсомолкой, и мы все были виновны в том, что не сумели вовремя образумить, одернуть ее жестко, даже наказать, коли она того заслуживала. Это был тяжелый урок для всех нас, комсомольцев. Наташу и Машу глубоко уважали товарищи. И они всегда и во всем заслуживали это большое, общее уважение своим безукоризненным личным поведением, образцовым выполнением своего воинского долга, отличными успехами в военной учебе и высокой политической сознательностью настоящих комсомольцев. Их не в чем было упрекнуть. И вот это общее, вполне заслуженное уважение и помогло Наташе и Маше отстоять свою комсомольскую и воинскую честь, добиться полной отмены несправедливого приказа.

Наташу и Машу перевели в комендантский взвод, создали им все условия для специальной снайперской учебы и тренировки. Командир полка в полной мере исправил свою ошибку. Больше того, когда уже перед самой отправкой на фронт встал вопрос об укомплектовании оперативной группы при командире полка, Наташа и Маша были включены в эту группу как снайперы-наблюдатели при командире полка. Они и были действительно не только лучшими стрелками-снайперами в нашем добровольческом полку, но и самыми безукоризненными, образцовыми бойцами нашей части, служившими примером для всей молодежи. А кроме всего, были они чудесными, истинно благородной души товарищами, верными и самоотверженными в боевой комсомольской дружбе, пламенными патриотками, любившими свою родную Советскую страну безграничной силой любви и готовыми жертвовать ей всем самым дорогим в жизни и самой жизнью.

В начале февраля нас всех снова вернули в Щукино, и разместились мы опять в том же, столь милом нашему сердцу «монастыре». Выдали нам «энзе» - солдатский неприкосновенный запас. По всему чувствовалось, что готовится дальний переход. А мы уже просто бредили отправкой на фронт как одержимые.

И вот однажды утром нам дали распоряжение - уложиться и ждать приказа... Это уже была подготовка к отправке на фронт. Увольнительных уже не давали. Домой я не попал. Забежал только к отцу на его работу и простился с ним.

И вот снова шли мы опять тем же маршрутом, что 16 октября, только обратным путем - к Савеловскому вокзалу. Командиром эшелона был назначен капитан Верстак, комиссаром - наш любимый Петрухин. В эшелоне отправлялись сразу два батальона. Суматоха была ужасная. Особенно много было хлопот для хозвзвода. А были в нем одни старички-добровольцы. И вот мы, комсомольцы, решили - подсобить старичкам, помочь им погрузить в вагоны все нужное имущество.

Все эти последние дни перед возвращением в Щукино, в «монастырь», мы проводили усиленные тактические занятия. «Штурмовали» какую-то деревню (нас поддерживала кавалерия). Братья-пулеметчики решили создать комсомольский доблестный расчет и первыми ворваться в эту деревню. Боевой пыл мы проявили совершенно исключительный. Стреляли хоть в небеса, но боевыми патронами. Отличился наш доблестный комсомольский расчет так, что всю нашу пулеметную роту поставили впереди всего 2-го батальона и объявили нам благодарность перед строем.

Вот и при погрузке в вагоны мы тоже решили отличиться - на совесть помочь старичкам из хозвзвода. Грузили мы сани, ну и отличились - нагрузили их в три этажа. И нам за это крепко попало! Наташу на вокзале я не встретил. Полк следовал двумя эшелонами, и я решил, что Наташа и Маша едут не в нашем эшелоне. Ночевали мы уже в вагонах. А наутро слышу возле вагона знакомый звонкий голос. Выскочил в одной гимнастерке, смотрю - Наташа1 Ужасно оба обрадовались. Оказалось, что они с Машей едут в вагоне через один от нашего, в котором находится весь штаб полка со своей охраной.

Теперь уже никто из нас не сомневался, что едем на фронт. На настоящий фронт. На вагонах было написано - Горовастица... Понятия не имели, что это за станция и где она. На другой день мы приехали в Бологое. Эту станцию все мы отлично знали. За Савеловом на одном разъезде долго стояли. Рядом с нами на линии стоял санитарный поезд, который шел с фронта. Интересно нам было познакомиться с ранеными людьми, которые уже были там, на настоящем фронте, куда так горячо рвались мы. Эти люди с фронта - израненные, измученные, окровавленные, вызывали у нас глубочайшее уважение и преклонение своим истинно геройским духом. Не было среди них ни уныния, ни паники, ни следа пораженческих настроений. Раненые, они продолжали оставаться там, в своих родных полках и ротах, среди своих боевых товарищей, которые продолжали борьбу с врагом. А мы мчались на фронт, на смену им. И хотели мы быть достойной сменой этих истинных героев-патриотов.

На этом разъезде мы стояли очень долго. Командир полка организовал вечер самодеятельности. Заиграл духовой оркестр. Веселились, пели, танцевали мы все прямо на снегу. Общий восторг вызвала веселая и задорная игра в жгуты. Драли другу друга немилосердно, бегали во всю прыть. И было нам всем тепло и ужасно весело. Наташе сунули в руки жгут. А рядом стоял... комиссар полка! Бегать шибко ему не полагалось по чину. Он и побежал вразвалку, пытаясь и тут сохранить приличествующую ему степенность. Наташа его отхлестала честь честью.

Отомстили мы в тот вечер и «ансамблю» злосчастного Штульмана. «Перепели» его отчаянные братья-пулеметчики, и он с позором ретировался. Наташа и Маша тоже пели с нами. И были ужасно довольны нашей блестящей победой над... Штульманом.

Вечер был чудесный - теплый, мягкий, ласковый. Мы долго ходили по перрону с Наташей и Машенькой - до самого отбоя. Говорили по душам обо всем уже пережитом и о том, что ждет нас впереди. Наташа и Маша ехали в качестве личной охраны командира полка. Куда бы он ни шел со своими адъютантами, они с оружием в руках шли позади. И во все время пути несли они наружную охрану вагона на остановках.

Ночевали мы на этом же разъезде. Водопроводный кран там оказался всего один. До него от вагонов метров 150-200. Мы раздевались в вагоне до пояса, голые мчались к крану, там мылись на глазах ошеломленной публики, растирались полотенцами и наперегонки мчались в вагон - одеваться. Наташа и Маша не могли последовать нашему примеру. Но умывались они тоже у этого крана с ледяной водой и прямо на снегу.

Воздушная тревога

Подошел эшелон с артиллерийским полком нашей дивизии. Только стали выводить лошадей из вагонов - воздушная тревога! На разъезде было много паровозов под парами. Они загудели на разные голоса. По эшелонам сигнал воздушной тревоги. А это значит - вытаскивай свои пулеметы и будь готов к бою. А они у нас были в разобранном виде. Собрали мы их в один момент - и наружу, каждый на свой боевой пост. Тут налетели немецкие самолеты и начали бомбить. Бойцы-стрелки выстроились цепью вдоль стенок вагонов и били по немецким самолетам из винтовок и автоматов, как только они опускались, пикируя на вагоны. Лошади сразу забесновались - бились, вырывались из рук коновязов и очень нам всем мешали.

Охваченный жаждой боя, я только поймал немецкий самолет на мушку своего пулемета и уже предвкушал сладость, как полосну я фашистского стервятника каленой очередью из своего пулемета, как вдруг одна из лошадей бросилась прямо на мой пулемет и я едва не убил ее. Проклял я эту чертову коняку до седьмого колена! Воздушную атаку немцев мы отбили и очень-очень были горды. Немцы улетели, не сбросив свои бомбы.

Ночью приехали на станцию Черная. Выгрузились в темноте. Нам указали маршрут. Оказалось, что станцию Горовастица немцы разбомбили, и нам пришлось выгружаться на Черной. А это еще более удлинило наш маршрут. Предстояло пройти пешим порядком - сделать марш 150 километров по разъезженной, расхлестанной, лесной, фронтовой дороге. Дорога деревенская, колеи глубокие и для санных полозьев. А у пулеметов полоз узкий, везти их по такой дороге было очень трудно и тяжело. Местность к тому же оказалась холмистая, с частыми крутыми спусками и подъемами по дороге. Шли мы с полной выкладкой. Мы за три дня в пути в вагонах уже поотощали. Кормились два раза в сутки, нерегулярно, на случайных остановках. Ехали по 45 человек в вагоне, со всей амуницией. Теснота была ужасающей. Спать более или менее нормально было совершенно невозможно.

К утру остановились мы на привал в одной деревне и в первый раз за эти дни улеглись как следует. Но поспать пришлось очень мало. Марш был ускоренный, и снова приказ - в путь!

Природа изумительной красоты! Густые, заснеженные леса, холмы, сверкающий на солнце белейший снег... Но - дорога с горы на гору, снег глубокий, рыхлый, сыпучий... Тащили мы свой пулемет и выдыхались ужасно. Под горку пулемет сам катился на своих полозьях. Ребята разбежались с горки следом за ним... Пулемет разлетелся и с ходу сбил одного бойца, сломал одну из своих лыж. Это было истинное бедствие. Тащить пулемет на сломанной лыже стало еще тяжелее. Добрались до Горовастицы. Пить ужасно хотелось. Колодец - один-единственный! Из него заправлялись и шоферы, черпая воду теми же ведрами, что и... бензин. Вода пахла бензином. Пить ее было невозможно.

После Горовастицы идти стало еще тяжелее. Дорога настоящая фронтовая - единственная. По обочинам дороги стали попадаться много отставших, выбившихся из сил бойцов из идущих впереди стрелковых рот. Мы шли замыкающими. Мороз был крепчайший. А мы - насквозь мокрые от пота. И тут привал. Упадешь в снег, как в мягкое кресло, совершенно без сил. Отдыхаешь с наслаждением. Но скоро начинаешь застывать; белье, мокрое от пота, промерзает.

Пулеметчики начали «сдавать»... Первым вышел из строя наш 45-летний командир отделения - дядя Вася, Васильев Василий Иванович. Поскользнувшись под гору, он упал и напоролся боком на саперную лопатку. Его пришлось отправить в обоз. Тащили пулемет я. Женя Морозов, Монька Гехсбарг и еще двое. Среди них - разжалованный повар. Набедокурил он чего-то на кухне, и его послали «проветриться» в наше отделение. Когда народ стал совсем выдыхаться, пулеметы стали цеплять к лошадям. Но наш пулемет со сломанной лыжей цеплять к лошади было нельзя. К нам пришли на помощь другие ребята - братья-пулеметчики. Совершенно выдохся Коля Монахов. Его тоже тащили под руки, и сами выдыхались еще больше. Он просил бросить его по дороге. Но мы не могли и не хотели так поступить с товарищем. К нашему счастью, нас догнал на машине командир полка Довнар. Он ездил по дороге на машине и сам подбирал отстающих. В машине были и Наташа с Машей. Они вышли и помогли Коле Монахову войти в машину, увезли его с собой.

Спрашивали мы по дороге, сколько верст до ближайшей деревни. Встречные прохожие говорили - семь! А оказалось все 14. Каждый встречный прибавлял по версте. Так мы добрались до деревни Святок. Было уже 12 часов ночи. Деревушка под горой. Мы бегом под гору и первые ворвались в нее. Развернулись и с ходу - марш! - в один дом. Стучим, хозяева не пускают. Все-таки мы втерлись! И тут же расположились всем расчетом. Пулемет поставили в сенцы, заперлись накрепко, переоделись в сухое и - спать. Какое это блаженство! Двое ребят влезли к деду на печку, двое на полу у печки, я - на лежанке. Тепло, благодать! Уснули как убитые.

Но тут налетело полковое начальство. Подняли! Я был первым номером - значит, замещал выбывшего из строя командира отделения. Это было в три часа ночи. Подняли нас по приказу и снова в путь. Шли до 12 часов дня. Пришли в село. Там снова мельком встретились с Наташей и Машей, перекинулись ласковыми, ободряющими словами и расстались.

От деревни Святок начинается озеро Селигер. Оно застыло и было укутано глубоким снегом. Перешли его по санному пути. День был солнечный, ясный. Идем без маскировки. Вдруг - воздушная тревога. А мы как на ладони! Но немцы пролетели на большой высоте: очевидно, возвращались с бомбежки пустые. Мы шли по озеру Селигер [...]. В нашем отделении шла комсомолка-санитарка Маша. Она доблестно делала весь этот марш вместе с нами (правда, без всякой поклажи: нести мы ей ничего не давали).

Остановились в одном селе. Хозяйка попалась добрая, ласковая. Машу она уложила на кровать, а нам постелила на пол перину. Только подумать! Мы улеглись на перину и проспали часов семь. Тут нам сказали, что наша дивизия входит в состав 1-й Ударной армии, что будем прорывать фронт и уйдем в глубокий тыл врага. Эта цель пришлась нам очень по душе. Последний день марша был особенно тяжелый. Надо было непременно дойти до деревни Мамоновщина. Нас торопили. Мамоновщина оказалась битком набита войсками. Нас без отдыха двинули дальше. А уже до Мамоновщины мы шли по местам недавних боев, по разбитым, сожженным немцами деревням: две-три целые избы и... трупы, трупы. В лесу смрад. Впервые увидели трупы немцев и белофиннов. В Мамоновщине мы встретили полковой штабной автобус. Зашли погреться. Подходим - видим Наташу и Машу живыми и невредимыми. В этот день было сделано на лесной дороге покушение на командира полка. Из лесу обстреляли идущую впереди машину. А Наташа и Маша ехали в следом идущей машине. «Ну вот! Мы-то уже «обстрелянные» воробьи!» - смеясь, рассказывали нам девушки. Но мы понимали, что этот обстрел мог кончиться очень печально.

Погрелись мы и пошли дальше. Настоящий привал сделали только километров через 15-18. В деревне был питательный пункт для раненых. Приткнулись мои ребята в этом питательном пункте и раскисли в тепле напрочь. До конечного пункта нашего пути оставалось всего километра полтора. Но идти уже не было сил. Раненые кричат, гонят здоровых - тесно! Остудили помещение...

Сил у ребят не было, но надо было идти. Отдельно, одним своим комсомольским пулеметным расчетом дошли все-таки до следующей деревни. До фронта оставалось немногим более километра. Кто не успел уйти засветло, задержались на ночь в этой деревне. Есть хотелось ужасно. А хозяин попался скверный - жадный, прижимистый (были и такие негодяи, что лишь наживались крепко на войне, на народной беде!). Променял я хозяину пару своего белья на котелок картошки. Нам ее сварили, и мы поели с наслаждением - горячую. На следующий день мы благополучно перебрались через опасную зону - через лес, простреливаемый немцами, - и достигли деревни, конечного пункта нашего марша. Там нас одели в белые маскировочные халаты. Там встретили снова Наташу и Машу.

Наташа, радостно сверкая глазами, сказала: «Ну вот – пришли. Это уже настоящий фронт, друзья!» Уже дорогой была слышна стрельба, грохот недалекого боя. Это было ночью 20 февраля 1942 г. В эту ночь наша часть вступила в свой первый бой с немцами.

Вышли мы на указанный боевой рубеж, заняли оборону. И расположились ночевать в засыпанном глубоким снегом лесу. Приказ был немедленно строить шалаши. А топоров у нас не было. Саперными лопатками нарубили елового лапника, жердочек и смастерили кое-какой шалашишко. Сначала был приказ: «Костров не зажигать!» Но потом разрешили. Разожгли мы в своем шалаше небольшой костерок, тщательно его замаскировали. Мороз был дикий! Без огня люди просто застыли бы насмерть на своих рубежах.

Расчистили мы в темноте площадку для пулемета. Стояли возле него поочередно по часу. Отстоишь, бежишь греться в шалаш. Присунешься к костру - спереди греет, а сзади морозит до костей. Уснешь у костра, ничего не чувствуешь от мертвецкой усталости. Прожгли за ночь и шинели и валенки (в таких же условиях провели эту ночь и Наташа с Машей, и тоже прожгли свои шинели).

Томила ужасная жажда после такого перехода. Растапливали в котелках снег и пили эту грязную тепловатую водицу с жадностью. Наутро подошла полковая кухня. Дали понемножку горячей каши. Утром раздали сухари (прибыли каптенармусы, старшины, вступили в свои обязанности). Только мы принялись за еду, прибегает, как бешеный, Женька Бирзак: «Первый батальон в опасности! Истекает кровью! А вы тут... сухари жрете!! Живо - на помощь!»

Мы помчались со своим пулеметом. Наш пулеметный расчет был придан 6-й роте. Так мы вступили в свой первый бой с немцами. Ползем с пулеметом по снегу, по целине, по открытому месту. Зеленые струи трассирующих пуль так и секут над нами. Уже и кровь на снегу, и раненые. Бой разгорелся самый жаркий. Команда: «Пулеметчики – вперед!» Впереди огромное село, двухэтажные дома, высокая колокольня. Это была Новая Русса. С нее мы и начали свои настоящие боевые действия. Нужно было любой ценой отбить это село у немцев, иначе весь 1-й батальон, уже втянувшийся в село, погибнет! Тут мы узнали, что друг и товарищ наш любимый - Женя Бирзак – убит. Это придало нам злости. Как бешеные мы помчались со своим пулеметом.

Весь 2-й батальон растянулся на одном километре и наступал на село. И вот, в самый разгар этого уже ночного боя, у нас вдруг отказал пулемет! Проклиная все на свете, уселись мы тут же на снегу и, не обращая никакого внимания на свист роящихся над нами немецких пуль, разобрали пулемет. Причину аварии не обнаружили. Доложили командиру батальона капитану Верстаку. И всю ночь провоевали, как рядовые стрелки, с винтовками и автоматами в руках. Мороз был клятый. Чтобы не замерзнуть, лежа в снегу, мы вырывали в нем лунки и ложились в них по трое: двое по бокам, а один в середину - греться! Как только рассвело, мы исправили пулемет.

С колокольни нас заметили немцы и начали крыть из миномета. Половина села уже была занята, а в другой упорно оборонялись немцы. По приказу командира мы, маскируясь в кустах, подобрались к колокольне на выстрел и начали бить по ней из пулемета. Удачным выстрелом наши артиллеристы снесли верх колокольни, и фашистские минометчики посыпались оттуда, как вороны из разворошенного гнезда. Мешал нам продвигаться вперед немецкий автоматчик, засевший в застрявшем в снегу автобусе. Ну, этого мы быстро и навсегда успокоили.

По приказу командира полка на поддержку подходил 3-й батальон, и я получил приказ добраться до капитана Верстака, руководившего боем в Новой Руссе, и предупредить его, чтобы не принял своих за немцев. Под обстрелом я побежал по открытой поляне и благополучно добрался до первого каменного здания в селе. Разыскал Верстака и передал ему сообщение командира полка. Подошел 3-й батальон, артиллерийский полк. Сражение за Новую Руссу продолжалось с не остывающим ожесточением, и к вечеру село было занято нашим полком.

Вечером собрались мы все и стали товарищей считать! Наша студенческая пулеметная рота понесла большие потери: десять убитых и тридцать пять раненых. Сорок человек выбыло из строя - половина роты... Был тяжело ранен горячо любимый нами командир нашей роты Хачатрян. Командование принял политрук роты, тоже раненый, товарищ Петрухин. Мирного населения в селе еще не было. Пошли искать еду. Нестерпимо хотелось есть. Кто-то узнал, что на площади лежит убитая корова. Отыскали мы ее, стали рубить... По нас очередь автомата! Бросились искать - нашли фрица. Выпугнули его из засады, погнались за ним. Кто-то из ребят его догнали. Корову мы все-таки благополучно разрубили и запаслись мясом. Но поесть опять не успели. Остервенелые за свою неудачу, немцы решили уничтожить нас в Новой Руссе бомбежкой с воздуха. В то время как в Новую Руссу втянулась почти целиком вся дивизия, немцы произвели массированный воздушный налет на село - по скоплению наших войск.

В Новой Руссе сходятся три большака - три магистральных шоссе. Уходить из Новой Руссы немцам смерть, как не хотелось. Но, что они ни делали, обратно ее мы уже не отдали! А обозленные наглостью фашистских мерзавцев, развернулись и с ходу заняли еще деревню Новое Гучево. В бою за эту деревню погиб наш любимый комиссар Петрухин!.. Это было в день Красной армии - 23 февраля 1942 г.

Весь этот день мы отбивались от немецких воздушных налетов. А налетало по 15-18 самолетов зараз. Все пулеметы установили на зенитные установки и отгоняли немецких стервятников. В этот же день похоронили мы своих первых погибших товарищей. Женю Бирзака похоронили в Новой Руссе в братской могиле.

Последняя встреча

После того как наш 2-й полк занял Новую Руссу, немцы изо дня в день остервенело бомбили село, стараясь заставить нас отступить, уйти из него. 23 февраля 1942 г. мы целый день отбивались от воздушных немецких налетов. По 18 самолетов налетало!

24 февраля я подал заявление о принятии меня кандидатом в члены партии. Но дождаться этого радостного события мне уже не пришлось!

В ночь на 25 февраля меня подняли - вызвали на командный пункт батальона и сообщили, как боевой приказ: «Назначаешься политруком разведотряда со спецзаданием. Шинель снять. Сдать все документы. Надеть лишь ватную куртку и маскировочный халат и возможно больше взять с собой патронов. Можешь сам выбрать себе товарищей из своих ребят-пулеметчиков». Я взял с собой Женю Морозова. Это был друг, каких мало. Смелый, отважный юноша, кристальной души, пламенный комсомолец, неотступно-верный боевой друг. Он с радостью согласился идти на это тяжелое и опасное боевое задание. Ведь шли мы в тыл к немцам. Шли как разведчики. И я был рад, что пойдем мы в этот путь вместе и рядом с Женей.

Набрался отряд человек полсотни - добровольцев. Санитаркой с нами пошла Клава Герасимова. Мимо нас проскочил на рысях взвод конной разведки. Задание было - разыскать и установить связь с 1-м полком нашей дивизии, которым командовал Пшеничный. Связь с ним была потеряна.

Прошли мы уже занятое нами Новое Гучево. Стали подкрадываться к Старому Гучеву. Не знаем - наши там или немцы? Послали разведку. Оказалось, отдельный лыжный батальон вышел из леса, из немецкого тыла, и с ходу... занял это селение - без всяких потерь вышиб оттуда немцев! А между тем наш 2-й полк уже намеревался идти освобождать эту деревню. Мы сообщили им, что наши в Новом Гучево, установили связь и тем предотвратили беду.

Пошли мы в сторону деревни Великуши. Вышли к деревне Малая Островня. Там были немцы, они были и в Великуше, Бутылкино и Малой Островне. Мы лесом вернулись обратно, в Новое Гучево. Доложили о результатах своей разведки. Оказалось, что связь с полком Пшеничного уже установлена.

В Новом Гучево я встретил Наташу. Обрадовались мы очень нашей встрече. Поговорили немного. Затем мы пошли в Новую Руссу, а в это время начался воздушный налет немцев на Новое Гучево, и я очень беспокоился за Наташу. Потом я встретил командира полка Довнара, и он сказал мне, что все прошло благополучно. 25 февраля было партийное собрание, на котором меня приняли кандидатом в члены партии.

26 февраля снова начался жестокий воздушный налет немцев на Новую Руссу. С утра мы с Женей Морозовым были у пулемета: отражал и воздушные налеты немцев. Потом нас сменили, мы пошли и расположились в одной избе, невзирая на бомбежку. Среди нас оказался один старый и опытный боец. Прислушиваясь к свисту и реву летящих сверху бомб, он говорил спокойно: «Это - не наша! Это - тоже не наша». Бомба действительно упала где-то рядом, но нас не задела. Бомбы сыпались и рвались непрерывно. «А вот это - наша!» - вдруг сказал боец.

Я сидел в избе, на скамейке, спиной к окну. Я услышал скрежет летящей бомбы. Потом потерял сознание. Очнулся я на полу, спиной к печи, лицом к окну. Вбежала санитарка Маша, крикнула испуганно: «Раненые есть?!» Я хотел подняться с пола и не мог. Режущая боль в боку! Потом смотрю - на валенке у меня возле пятки дыра и оттуда струей хлещет кровь. Маша бросилась ко мне. Руки у нее дрожат. Бывшим у нее ножом она тщетно пыталась разрезать у меня на ноге валенок. Ребята рассердились и сами разрезали мне валенок. Сдернули с ноги и ахнули! Кровь била фонтаном из раны на щиколотке. Только санитарка приступила к перевязке, как вбежал какой-то боец, глаза у него из орбит вылезли, сам белый как бумага, и кричит не своим голосом: «Что вы тут копаетесь? Ведь бомба-то... не разорвалась!!!»

А бомба и верно не разорвалась. Она вонзилась в стену дома и застряла в ней (ранило меня осколком стабилизатора!). Вытащили нас, раненых, на снег, на улицу. Рядом снова разорвалась бомба и засыпала нас комьями земли, щепками. Под бомбежкой положили нас, раненых, на подводы и повезли прочь из села. Вместе со мной уложили на подводу тяжелораненую девушку - машинистку из штаба батальона - Веру Хишко. Она была ранена в бедро. Дорогой нас трясло, и несчастная девушка кричала от нестерпимой боли.

Привезли нас в Ольшинку, в медсанбат. Там обнаружилось, что у меня перебито сухожилие на левой ноге, отбиты почки, тяжело контужена вся левая половина тела.

С тяжкой горечью в душе я понял, что выбыл из боевого строя. Выбыл надолго, быть может, навсегда. Эта мысль была непереносима. Невыносимо тяжело было расставаться с любимыми, дорогими, верными боевыми друзьями. А они все пришли провожать меня, братья мои - пулеметчики... Провожали они меня самым трогательным образом. Собрали и отдали мне все свои деньги. Набралось у нашей студенческой братвы целых... 30 рублей. Дали мне глыбу сахара, банку консервов, сухарей. Борис Теппер, Сережка Пузанов и Монька! Они шутили, ободряли, прощались со мной: «До скорого свидания!» Уверяли меня, что я скоро-скоро поправлюсь и снова вернусь к ним... Дорогие дружки мои! И не знал я, что вижусь с ними в последний раз.

Нас должны были отправить дальше, в медсанбат, но узнали, что он двигается в Ольшинку. А санрота уходила дальше, в Новую Руссу. Остались мы в Ольшинке. А тут - снова воздушный налет. Бомба хлопнула во двор того дома, где нас разместили. Нас всех обсыпало. С нами были музыканты. Они должны были исполнять обязанности санитаров, но - разбежались. Вбежал врач санбата, накричал на музыкантов страшно. Собрал санитаров. Нас под бомбежкой сунули в санитарную машину и прямо с носилками и помчали на другой конец села. Там был огромный дом. Очевидно - школа. В нем и размещали раненых. Большой зал был до отказа забит ранеными. А печей в доме не было. Холодище стоял невыносимый. Раненых растрясло. Они кричали, стонали.

Тут я увидел медсестру Соню Найденову. Она сама еще не поправилась после воспаления легких, а самоотверженно ухаживала за нами, ранеными. Софья - молодец! Энергичная, бодрая, очень душевная женщина. Она умела быть очень внимательной, чуткой и ласковой к людям. Жалела она людей и всячески стремилась облегчить их страдания. Это была очень тяжелая ночь...

На другой день нас растащили по избам, где было все же теплее. 5 марта мне сделали наконец-то перевязку - первую после 26 февраля! Столько было раненых, что не успевали их перевязывать. И они все прибывали и прибывали...

В школе сделали операционную. Обтянули в одном классе стены простынями, и работали врачи при керосиновых лампочках, при полном затемнении. Дышать было нечем! А врачи работали день и ночь, без отдыха, не отходя от операционных столов. Раненые прибывали непрерывно. На операционный стол ставили прямо на носилках. Рана у меня за эту неделю закрылась, и получился огромный внутренний нарыв. Нога раздулась! Температура - 39,5. Внешне рана казалась очень чистой, и нарыв сразу не обнаружили. После перевязки я провел ужасающую ночь мучений. А к утру нарыв вскрылся.

Считая свое ранение «пустячным», уверенный, что я скоро поправлюсь и вернусь к своим ребятам, я категорически отказался эвакуироваться в тыл. Между тем лежали мы, раненые, в этих избах на голом полу, не имея никаких иных «спальных» принадлежностей, кроме тех, что полагается иметь солдату: шапку и вещевой мешок под голову, одно «крыло» шинели под себя, другое - на себя. Плохо нам, раненым, приходилось на таких «постелях».

7 марта меня неожиданно разыскала и навестила Наташа. Как я ей обрадовался! Как и все, я лежал на голом полу. Наташа принесла мне свое одеяло, купила у хозяйки подушку, подарила мне книгу «Бои в Финляндии». Села рядышком со мной на полу и рассказала мне, что в бою под Великушей погибли все мои самые близкие друзья - Борис Теппер, Женя Морозов и Сережа Пузанов. Женю Морозова нашли лежащим ничком на снегу. Немецкая пуля прошла через ямку под горлом и вышла в спину. Он лежал в снегу, уже окоченевший, и когда его подняли, он лежал с примерзшей ко рту кровавой глыбой льда. Ужасно поразила меня эта весть. Погибли чудесные мои друзья! А какие смелые, боевые, преданные были комсомольцы. И все - молодые юноши, едва вступившие в жизнь. Как ужасно мне было жаль их. Погубили их проклятые фашистские гады!

И еще меньше хотел я отправляться в тыл. Я желал скорее, скорее вернуться в боевой строй, к своему пулемету - и бить, бить, бить фашистских негодяев!

Наташа рассказала мне о тяжелом ранении командира полка майора Довнара, которого она вынесла с поля боя. Командование поручило Наташе сопровождать раненого командира в Москву, в госпиталь. Она уезжала. Но не хотелось ей уезжать. В Москве уже не было близких Наташи. Ее семьей стал родной полк, вместе с которым она приняла свое первое боевое крещение. И готова была до конца разделить его судьбу, ни на час не уходя из боевого строя. Уезжать в тыл во время самых ожесточенных боев с немцами, когда пришло время и была возможность бить немцев, полностью используя свое мастерство снайпера. А гнева и ненависти против врага скопилось в сердце так много, что они звали к бою! Очень не хотела Наташа уезжать, терять дорогое время. Но таков был приказ командования, и она ему подчинилась.

Расстались мы грустными. Очень тяжело было на душе у обоих. Невольно думалось: увидимся ли еще? Какая судьба ждет впереди каждого из нас? Наташа взяла у меня записку к моей матери. Обещала зайти к ней, рассказать ей все, успокоить ее так, чтобы она поверила, что рана у меня не смертельная.

Мы простились, и Наташа уехала в Москву. В ее отсутствие меня эвакуировали в глубокий тыл. Так мы увиделись в последний раз. Наташа еще писала мне в госпиталь, звала меня обратно в родной полк. Но в госпитале я пролежал несколько месяцев и вышел оттуда инвалидом на костылях.

Моя мама рассказывала мне, как пришла к ней Наташа с моей запиской, как обняла ее ласково, как родную мать. Утешала, уговаривала, старалась всячески ободрить и сама невольно плакала вместе с ней. Мама и до сих пор с глубокой любовью вспоминает чудесную девушку Наташу, что пришла в самый тяжелый час жизни, разделила, облегчила ее горе.

О героической гибели Наташи и Машеньки Поливановой я узнал из письма Клавы Косаревой, одной из наших московских комсомолок-сандружинниц. Она написала мне всю правду. Так к горю от гибели одних друзей прибавилось новое тяжелое горе. И было оно тем тяжелее, что выбыл я из боевого строя и не мог уже своими руками отомстить проклятым фашистским убийцам за гибель моих друзей. Забыть их я никогда не смогу.

Их героическое служение партии, народу и Родине, их героическая гибель навсегда остались в моей памяти как высший пример самоотверженного, патриотического служения Родине, которому буду следовать и я в своем мирном труде на благо своей родной Советской стране. А если снова раздастся призыв партии, зовущий нас к защите социалистического Отечества, я верю, что я в силах буду уничтожать ненавистных врагов, с оружием в руках биться за свою страну, против врагов, посягающих на жизнь и свободу моего родного, любимого советского народа. А ненависть к фашистскому отродью никогда не уйдет из наших сердец. Это ненависть, которая ничего не забывает и ничего не прощает...

Дневник

Зубарев Леонид Федорович

Итак, мы начинаем. Попытаемся описать как можно правдивей жизнь студентов-мадийцев, призванных партией, комсомолом на защиту своей родной Москвы.

Как говорится, лиха беда - начало. Дальше пойдет как по маслу. Почин ведь дороже денег!

Коротко. 15 октября вызвали в комитет ВЛКСМ. Поставили задачу. И... вот мы после прохождения через РК ВЛКСМ, формировочного пункта на Трубной площади, находимся в рядах защитников столицы.

Сборы, отправка - все это проза. Впереди - романтика фронтовой жизни. Посмотрим, что она нам принесет. Много таинственного, заманчивого и жизненного таит в себе будущность. Что случится дальше, к чему все это приведет - читатель узнает из этого дневника.

Итак, в путь, друзья, в путь. «Лед тронулся, господа, присяжные заседатели», как сказал О. Бендер.

1941 год

20 октября Сегодня мой день писать. День начался обычной побудкой. Затем учеба. Наша братва первого отделения изучала «Максима». Потом обычный обед, огневая подготовка.

Занятия по огневой подготовке прошли нормально. Я, Бирзак. Женя Морозов занимались с ручными автоматами, ходили в «атаку», сменяли рубежи, «обстреливали» противника в лице отдельных пешеходов. В общем, мальчики резвились!..

Смеху! Ха-ха! Игорь Лунев стал командиром отделения. Ну, кажется, что Игорь нашел самого себя!.. Вид у него, будто он дивизией командует. Братцы смеются над ним, а он и не замечает. Потеха!

После ужина, после разбивки места на сон, вдруг... О, торжественная минута! Каждый ждал ее, каждый гадал и думал: как это бывает? И вот она наступила! Да, я же не сказал, что именно случилось?

Дело в том, что нам сказали, чтобы мы подготовились к принятию красной присяги. Братва начала готовиться: тут поправляют воротники, там ремни подтягивают, одевают противогазы - все это создает какую-то торжественную, похожую на праздничную суету.

Стали в строй. Ждем. Ждать пришлось долго. В это время все думали об одном и том же: о той минуте, после которой каждый сможет назвать себя воином Красной армии.

Потом разрешили нам петь. Сели, запели. Ну, конечно, наш студенческий взвод дал несколько очков вперед всем. Пели недавно разученные «Эскадрилью» и «Мушкетеров» и русские, и украинские народные песни. Вдруг: «Становись!»...

Наступила торжественная тишина. Комиссар батальона Петров-Соколовский сказал речь. Поздравил нас. Затем после этого комроты и за ним политрук дают присягу. После этого вся рота дает присягу. Мы хором повторяем слова клятвы за командиром роты: «Я, гражданин Советского Союза...» мощно гремит под сводами клуба (где мы расположились). Лица все торжественны и строги. Дальше и дальше звучат слова присяги, и все сразу как-то взрослей становятся, подтягиваются.

Присяга кончена. Ребята, простите, теперь бойцы, поздравляют друг друга с получением звания воина. Да, такие события в жизни человека случаются довольно редко, но запоминаются они на всю жизнь.

21 октября День прошел без каких-либо приключений! Какая неожиданность: о нас написали в газете! В «Комсомолке» помещено наше обращение к трудящимся Москвы. Вверх листа вместо лозунга написана выдержка из обращения: «Ляжем костьми, но не отступим». Мальчишки наши загордились, гоголем ходить стали.

После обеда занялись оборудованием своего места спанья. Построили себе «скворешню». На сцене построили второй этаж. Во время строительства со смеху чуть не подохли! Бирзак Женька и Генашка Сыров были главными конструкторами. Остальные советовали, помогали, прикидывали, рассчитывали. Вспоминали «сопромат». Спорили. В общем, в строительстве участвовали все из первого отделения, кроме Моньки и Сергея Пузанова. Они, подлецы, лежали да делали критические замечания.

Постановили (так - для испытания прочности) посадить весь взвод наверх, а Геньку с Женькой - вниз.

И так, со смехом, «дом» был выстроен. От общего зала отгородились решеткой из фанерок (остатки прежней декоративной роскоши). Наше сооружение напоминает декорации, хотя оно довольно удобное, а главное, отгороженное от «мирских сует».

22 октября Взвод с прошлого вечера в наряде, так что свободные от наряда - вообще свободны. Я и Женька Мор зов побывали дома. У меня дом опустел: мои родичи и сестра уехали из Москвы в Куйбышев. Адреса пока не имею, они моего тоже не знают. У Матвея такое же положение. Да, война изрядно раскидала людей. Но ничего, сделаем свое дело и соберемся. Главное сейчас разбить немцев, стереть этих сволочей с лица земли!

Сегодня наш взвод в наряде, и мне пришлось стоять в карауле. Довольно скучная вещь. Только иногда тишину ночи пронизывают шквальные залпы зенитной артиллерии. Днем на посту еще менее интересно. Кругом все мирно и спокойно. Наиболее яркий эпизод сегодняшнего дня - обстрел немецкого самолета. Зенитки дико палили, все небо было испещрено бесчисленными облачками разрывов. Мы с нетерпением ждали падения пылающего самолета, но он, маскируясь в облаках, ушел. За ним погнались наши истребители. Наконец, к нам прибыл настоящий кадровый боец, бывший на финском фронте, Халхин-Голе и в течение трех месяцев воевавший с немцами; был ранен, выздоровел и теперь будет в нашем взводе помощником политрука. Он пулеметчик, мы у него многому можем поучиться. Завтра мы должны идти стрелять и вот готовим свои пулеметы к испытанию. Скоро вечерняя поверка и сон.

10 ноября Вот уже около 20 дней, как не писал никто из нас в этот дневник. Объяснить это можно очень просто. Дело в том, что нас, студенческий взвод, рассыпали на части. Главное, нет у нас теперь (уже в 3-м взводе) Женьки Морозова и Сергея Пузанова. Кто же будет писать в дневник?.. Жаль, что ребята не с нами. Хотелось идти в бой вместе, вместе драться с гадами, вместе их разгромить...

За это время мы успели сменить несколько мест жительства. Сейчас находимся на третьем месте. Из Москвы уже уехали и называемся теперь действующей армией.

Видно, скоро в бой. Много уже мы окопов порыли, сменили точек. Сейчас устроились в районе Тушино. Кое-чему мы теперь научились. Выглядим совсем военными.

Много смешных историй случилось за этот промежуток времени, да вот не пришлось отметить. Теперь постараюсь не пропускать по стольку.

Теперь у нас в отделении остались Женька Бирзак, Адамайтис Ромка, Матвей и Певзнер. Вот и все. Живем пока очень весело. Пользуемся всеми благами действующей армии: получаем подарки, усиленно кормимся и т.д. Все идет как нельзя лучше.

За это время произошло важное событие: я подружился со снайперами-девушками - Наташей, Таней и Марусей. Это очень славные девчата. Жаль, что их перевели в другую роту. Но я, например, вижусь с ними каждый день и дружбы стараюсь не терять.

Сегодня я, Генька (теперь связной у комроты) и Наташа ездили в Москву на лошади. Умора. Только представить себе: лошадь, скотина шальная какая-то, так и лезет влево. Ехали очень нахально - не шутите, ведь военные. По городу, самому центру ехали, не стесняясь, по самой центральной улице, несмотря ни на какие правила уличного движения. А при обратном пути и вовсе я чуть не погубил всех. Лихо же мы ехали!.. Из-под машин каким-то чудом вылезали. Довез я их благополучно, но смеху было вагон и две маленькие тележки...

Завтра комсомольское собрание. Меня ведь комсоргом выбрали в роте, я не сказал. Женька Морозов и Борис Теппер - мои члены президиума. Работать только лишь начинаем. Уже один раз заседали. Завтра собрание. Волнуюсь немного. Постараюсь не подкачать. Ну, посмотрим, что выйдет.

11 ноября Этот день знаменателен, во-первых, тем, что я получил два письма: от Кирки и от Веруси. Кирилл, бедный, остался в Москве один. Скучно ему. Я его понимаю. Хорошо, однако, письма получать. Приятно становится. Вот прочитал письмо Кирилла и будто поговорил с ним, вспомнил прошлые денечки. Веруся с Золей тоже одни остались в Москве. Это и все, что осталось от некогда боевого 10 класса «Б». Им, конечно, скучно в Москве. Это ясно.

Вчера родилась новая команда - «в котелок», наподобие команды по тревоге «в ружье». Ходили за обедом Матвей, я и Ромка. По дороге решили, чтобы не дать остыть обеду, съесть его моментально. Смеху было вагон: надо было видеть, как ребята поспешно раздевались и брались за «оружие» - ложки.

После стрельбы было собрание. Прошло оно неплохо (для первого раза), только собрались неважно. Политрук хорошо говорил. Речь его мобилизовала комсомольцев. Все решили подтянуться, показать, что значит быть комсомольцем. Решили твердо быть везде впереди – и в учебе, и в труде, и в бою. Я выступал, но сказал не все, что хотел, - времени маловато было.

После собрания зашел к Наташе. Конечно, по всем правилам нужно было идти и чистить пулемет, помочь ребятам, но... Не знаю почему, но я не мог не зайти. Хочется зайти, увидеть, поболтать. Вот и поболтал... Ребята на меня обиделись. Конечно, я не прав. Они чистили, трудились, а я... Да, впрочем, как говорится, бог меня простит. Не всегда мы поступаем согласно рассудку.

Завтра надо принять членские взносы у комсомольцев роты. Выяснить причины отсутствия некоторых товарищей на собрании, обсудить.

12 ноября В полдень был митинг. Послали ответ на приветствие славным защитникам полуострова Ханко. Ну, это действительно герои. Таких героев немцам не найти. Не может их быть у этих подлецов. Ведь подумать только, почти пять месяцев защищать маленький полуостровок, находящийся далеко в тылу врага. Это могут сделать только советские люди, только истинные патриоты своей страны.

Сегодня интересное событие произошло. Ромка собирался в караул. Ну, мы тут чуть не умерли со смеху. Он надевал на себя все, что только можно: телогрейку, бушлат и еще пальто Матвея. На кого стал похож бедный Ромочка? Толстый, брюхатый, неуклюжий, как медведь. Когда одели его, попробовали его «боеспособность». Довольно комично все это вышло.

Я сегодня свободен от дежурства. Сижу дома. Написал письмо к своим. Дойдет ли, нет ли, бог один знает, если так можно сказать.

Настроение сегодня нехорошее. Скучно, чего-то не хватает. «Кого-то нет, кого-то жаль и что-то сердце рвется вдаль». Завтра Монька и Петя Певзнер едут в Москву. Завидую. Ну ничего - и на нашей улице будет праздник.

14 ноября День обычный. За день я сильно избегался, устал, собирал взносы. Набралось много ребят, у которых большая задолженность (более трех месяцев). Странно, почему отсекр разрешил принимать от них взносы, хотя по уставу этого не разрешается. Завтра буду выяснять.

Сегодня одна неприятность: привезенный Монькой и Певзнером патефон привлек к себе публику. И вот комроты застал у нас сегодня девушек (каких-то). Как, что, почему? Я этого не знаю. К счастью, меня здесь не было. За этот «бардачок» ребятки наряд получили: оборудование кухни, набивка лент и пр. хоздела. Так им и надо, не дело придумали.

Завтра предстоит порядком работы: оборудование землянки, членские взносы, дежурство у пулемета.

Решили вступить в кандидаты славной большевистской партии. Это на меня возложит ряд новых обязанностей. Подумать только, буду в партии, которую создал Ленин, буду в одной партии со Сталиным! Это великая честь! Наверное, 16 поеду в Москву за рекомендациями.

16 ноября, наверное, поедет Наташа. Значит, опять едем вместе. Хоть бы не сорвалось! Она, кажется, тоже собирается в партию. Впрочем, правильно: это будет достойный член партии.

Сейчас ночь. Ребята спят. Приходил комроты (искал, нет ли у нас остатков дневного бардачка). Тишина. Мерно сопят ребята. За окном воет вьюга, а у нас тепло, хорошо. Жаль, что придется переходить в землянку. Но приказ - закон.

15 ноября День прошел в хлопотах. До обеда копали. После обеда я бегал собирал взносы; устал крепко. Был у политрука. В город пока не отпускает. Когда теперь? Это пока неизвестно. Девчонок-снайперов тоже пока не отпускают. От их комроты узнал, что отпуск возможен только с разрешения комполка - в исключительных случаях. Будем ждать лучших времен.

16 ноября Какая досада! Почти уже выкопали землянку, а там вода. Жаль труды затраченные. Сегодня с Матвеем не в ладах. Он, признаться, порядочный лодырь, но это, конечно, не хочет показать всем. Вечером выделяли на работу на кухне. Выделили его. Мы его немного … Он совсем «влез в бутылку». Сейчас ушел, но я уверен: у него на меня зуб, да ничего - обойдется. Сегодня Женька Бирзак нас покинул: будет работать связистом в штабе роты, там же, где и Генашка. Да, птенцы понемногу разлетаются из гнезда. Нас уже осталось четыре человека. Видно, не получилось чисто студенческого отделения!.. Ну, ничего. Студенты, хотя они в разных отделениях и взводах, всегда вместе дружно будут бить врага!

В общем, хотя бы скорее в бой! Этого хотят все наши ребята. Надоело быть не у дела, а надо. Надо лучше овладеть боевой техникой, лучше сорганизоваться, чтобы уже выступить, да так, чтобы всем врагам тошно было. Для этого нужно учиться, учиться упорно.

17 ноября Сегодня я дневальный. По этому поводу я занялся своими личными делами. Написал письма Верусе с Золей. В хибарке у нас навел порядок. Вымел пол, вымыл все котелки, натопил печь.

В общем, хозяйственник я сегодня. Ночью сегодня в караул. Неприятная это штука, но нужно - придется постоять. Одно хорошо: будет время обо всем подумать, все вспомнить.

Ну, я, кажется, попал. Положеньице!.. Надо бы хуже, да нельзя!.. Вечером был у девчат. Настроение - прелесть! Я, Наташа и Маша устроили вечер воспоминаний. Каждый вспоминал наиболее знаменательные даты и события из своей жизни; главным образом, конечно, из школьной. Счастливая это пора. Часов в 11 сели играть в «козла». А с Наташей необычайно везло (ну, думаю, к неприятностям везет!). Мы им с Таней двух козликов заколотили. Это-то хорошо, но, пока я там был, приходил наш комроты, ну и не нашел одного бойца (это меня). Полчаса сидел он (до 12), а меня все нет. А я-то хорош!.. Ушел и комотделения ничего не сказал. Его спросили: где человек, а он не знает. Видно, за это дело придется отсидеть на «губе» суток трое. Неудобно только перед политруком: он хороший человек, хорошего мнения обо мне, и вдруг... Ну, как говорится, сделанное нельзя исправить никаким раскаянием. Может быть Фортуна поможет, хотя надежды мало. «Что день грядущий мне готовит?»

18 ноября Новый день застал меня в карауле. Я стоял с 4.30 до б.30. Оказывается, в это время уже успел прийти комроты. Он, кстати, интересовался вчерашним отсутствующим «гулякой».

Весь день работали. Только дневальный Певзнер, будь он неладен, ленился здорово. Мы, с Ромкой и Ермолаевым, работали здорово, устали, измучались. На Певзнера покричали немного, он обижается, но, мне кажется, напрасно. Правильно ругали, за дело. А-то ведь по-свински получается. Одни работают, пыхтят, потеют, а он стоит любуется.

Землянку, наверное, не кончим и завтра. Очень много работы, а людей только пять человек.

У нас теперь новый член братии - некто Здасен. Похоже, что он будет ком. отделения, а Ермолаев - помкомвзвода. Жаль, мне бы не хотелось. Ермолаев - хороший парень. Боевой, веселый. С первых же дней сразу сжился с нами. А Здасен... Это человек другого типа. Ребятам он пока не понравился. Что будет дальше? Посмотрим.

Вечером никуда не ходил. Был дома, спал. Правда, на минутку забежал к снайперам, но была только Таня. Остальные копали. Бедные, их тоже не избежала эта прелесть. Сейчас дежурю.

Ночь. На улице - хоть глаз коли! В городе объявили воздушную тревогу. Видимо, стервятники пытаются прорваться к Москве. Здорово бьет зенитная артиллерия. Хотя бы сбили побольше этих сволочей, чтобы впредь неповадно было лезть, куда их не звали.

Сегодня получил два письма, от Золи и от Веруси. Вот старые друзья!.. Не забывают. Письма меня очень обрадовали. Сейчас напишу письмо Кириллу, что-то давно от него ничего нет. Может быть, он знает что-нибудь о моих родичах. Вот еще денек пролетел...

19 ноября Похоже, что кара меня не постигнет. Комроты был у нас весь день почти и ничего не сказал. Хорошо, что все обошлось.

Весь день строили землянку. После завтрака пришел комроты. Он так быстро сорганизовал ребят на работу, что мы буквально оглянуться не успели. После обеда я немного прихворнул: голова разболелась (видно, измотался). Вечером по этому поводу дневалил. Значит, никуда не ходил. Хотел вырваться к Наташе - не смог. Я ее уже два дня не видел. Весь вечер сидел у печки, пел песни. Скучно сидеть одному, но ничего не поделаешь.

Завтра идем стрелять, а вечером старшина обещал баню. Хорошо бы, а то давно не были. Пора бельишко сменить, а то грязновато стало.

21 ноября Вчера в баню не попали. Зато день вчерашний кончился очень хорошо. Был вчера у девчат. Весело провели время. У Наташи было хорошее настроение, в «козелка» нам везло.

Сегодня весь день посвящен комсомольской работе. Нужно готовить собрание «Об авангардной роли комсомольцев в боевой и политической подготовке». Доклад придется делать мне, Когда политрук Донов сказал мне это - я даже растерялся. Придется теперь постараться, чтобы не подкачать. Борис Теппер сегодня будет собирать деньги на строительство танковой колонны имени Московского комсомола. Работы предстоит! много. Мне почему-то кажется, что Борис не сможет этого сегодня сделать. Посмотрим, увидим... Да... А в Москву теперь нельзя вырваться ни под каким предлогом. Хотя Серега Пузанов позавчера был в городе и сегодня, видимо, опять поедет. Но не будем ему завидовать: у него серьезно болят зубы.

Сейчас ждем обеда. После обеда опять бегать: готовить материал к собранию, извещать людей, помочь Борису. Нужно сегодня успеть во что бы то ни стало.

Борька-то молодец: сам управился! Признаться, не ожидал. Был у Наташи. Впечатлений уйма, жаль, время дико бежит, Наташа немного хворает. Похоже, что болезнь не заразная, уже хорошо!

24 ноября Ну, за эти денечки набралось событий целый вагон. Ну, первое, конечно, очень важное: мы сходили в баню. Я мылся с приключением. Мы с Игорем Луневым, как дневальные, мылись после всех. Пришли в баню в 9 часов, а банщик, как его там назвать, не пускает. Ну, мы, конечно, влезли и мылись в темноте. (Скотина, он свет выключил.) После руготни с директором зажгли свет, дали домыться в нормальных условиях. Не успели после баньки улечься спать, вдруг... тревога - наши ребята в наряде. Дали еще из каждого отделения по одному человеку - вот и расчет. Стоять пришлось всю ночь до 8 часов. Я был в паре с Муравьевым - это большой ребенок, совершенно беспомощный и ни к чему не способный. Стоять было холодно, специально к этому не подготовились, так вот я и выделывал рыбьи пляски. Затем в крытом ходе сообщения (чтобы не нарушать светомаскировки) я разжег ему костер, а он даже поддерживать его не смог. День 23 ноября 1941 г. прошел в подготовке к собранию. Ребята дежурили, а я более или менее свободен. Часиков в 10 зашел к девчатам и... О, неприятность!.. Девчат (всех троих) переводят, но куда - этого ни они, ни их начальство не знает. Вообще, это безобразие: кому-то из начальников взбрело в голову иметь их (девушек) при себе. Вот он и распоряжается: «Подать их сюда!» Другому того же захотелось. И он распорядился. Куда же идти. И тот, и другой приказывают. Бедные девчата, им, видно, не хочется уходить. Они жили себе спокойно, знали, что у места, и вдруг...

Штаб батальона требует к себе и уже заготовил комнату, комендатура полка - то же самое. Куда им податься? Мне эта кутерьма не понравилась. Возьмут девчат куда-нибудь и... все. попробуй - проникни к ним, там ведь начальство. Я, признаться, сильно пригорюнился... Мне показалось, что с этим событием - прощай все, прощай дружба, прощай, Наташа. Это похуже не то, тем более что девчат берет под свое покровительство кто-то из начальства. Да, грустно!.. Настроение неважнецкое, надо прямо сказать.

К собранию подготовил все. Предупредил всех ребят, побеседовал с отдельными комсомольцами, рассказал, что это за собрание будет, о чем там сказать надо. Сам я тоже, кажется, подготовился. Прочитал выступление Калинина на активе комсомольцев Куйбышева. Хорошо сказал т. Калинин. Просто так, а ведь до самого сердца дошло, сразу как-то ясно стало, что надо делать. Нужно только воевать до полного уничтожения немецких захватчиков. Ну, я отвлекся немного.

Подготовил материал о комсомольцах - отличниках в боевой и политической подготовке, а также об отстающих, какие тоже есть (к нашему несчастью).

Вчера было собрание. Собрание это, не в пример предыдущему, прошло успешно, довольно активно. На собрании срубились с Драбкиным и Фильшиным из-за ничего. Димка, видимо, обиделся, ну и пускай: сам виноват. Мой, с позволения сказать, доклад мне не понравился: отвык, видно, говорить - придется подучиться.

После собрания зашли с Генашкой по приказу (ха-ха!) политрука к девчатам (они были у нас на собрании). Провожали, играли в фишки. Девчата же боялись, что за ними придут из штаба полка.

Сегодняшний день знаменателен батальонным собранием, по выступлению комбата мы вывели, что скоро в бой. Эх, скорей бы.. Заходили к девчатам - пусто. Где они? Теперь пойдем на поиски. Неужели фортуна против меня. Все равно найдем, пусть она (фортуна) не очень-то задается. С завтрашнего дня будем жить в землянке. Это дело хуже, но так нужно. Поселят к нам одно отделение 1-го взвода. Будет тесно, бесспорно. Ну, что же, посмотрим.

25 ноября День начался недурно, даже, можно сказать, здорово. С утра на стрельбище. Стрелял по движущейся мишени. Выбил 3 из 6 (хотя выстрелил я только 4 раза, дважды не успел). Результат неплохой. Интересно, как будут стрелять ребята. Ведь на комсомольском собрании постановили: все зачеты только на хорошо и отлично. Ромка уже нарушил: только один раз попал. Интересно, что будет дальше. Отстрелявшись, я пошел сменять дневального Матвея. Шел быстро, иногда бежал. Погода стояла чудесная: слегка морозит и идет редкий пушистый снег. Ветра абсолютно нет. Тихо. Прошелся мимо дома 4-й роты, увидел Наташу. Вот удивился и обрадовался. Оказывается, их пока оставили. До каких это пор - неизвестно, но всех оставили. Правда, они сегодня тоже переселяются в землянку. Это где-то около (или на) КП 4-й роты, но все же остались.

Сейчас сижу, жду ребят. Трещат дрова в печке, за окошком снег. Хорошо! Но... В тишину врываются отдельные выстрелы зениток, шум самолетов, и это сразу возвращает к суровой действительности. Да, на наше поколение выпала нелегкая задача. Юность наша прошла в годы борьбы за построение социализма в нашей стране. Теперь вот на нас лежит задача защитить то, что многие годы, с таким трудом строилось. Защитить социализм. И мы справимся с этой задачей.

26 ноября Со вчерашних 18 часов в наряде. Мы с Петрухой Богатыревым на пару дневалили у склада боеприпасов. Это очень хороший пост. В теплом помещении, светло - сиди и читай.

С утра по полку объявили тревогу - на этот раз действительно боевую. Политрук сказал, будто бы фронт приблизился к нам километров до 30: в одном месте танкам противника удалось, ценой больших потерь, прорвать линию нашей обороны. Даже днем слышна орудийная канонада. Скоро мы должны встретиться с врагом. Что это будет за встреча, как мы себя поведем? Этот вопрос волнует нас всех. Мне кажется, что наши ребята-студенты (я в том числе) не струсят. Во всяком случае, я считаю, что первый бой очень многое изменит и покажет. Сильно, мне кажется, изменится поведение отдельных командиров. Они, по-моему, станут проще в обращении с бойцами, избавятся от высокомерия. Возможно, ребята, о которых мы сейчас не говорим, которые сейчас неказистые, станут героями и наоборот.

Сегодня получил 2 письма. Конечно, от Веруси и Золи. Вот старые друзья, не забывают. Они живут все так же, как и жили. Жизнь у них сейчас невеселая. Учебы нет. Занятия одни и те же. Скучно. Надо им написать письмишко.

Сегодня день рождения Наташи. Ей исполнилось ни много, ни мало, а 21 год. Шутка ли - 21 год!.. День этот для нее самой прошел... У меня хотя тоже все произошло так, как я не хотел. Они днем должны были ехать в город, но... В самый критический момент - тревога... Переехали в землянку. Завтра надо посмотреть, как они устроились... Наташа говорит, что неплохо.

28 ноября С ночи на 27.11 мы каждый день в карауле. Переселились на новое место: на «по Ханко», как здесь называют наше местопребывание за его отдаленность от всех точек и стрелковых окопов. Так что в случае боя здесь будет горячее дело...

4.45 29 ноября - подняли всех по команде «В ружье». Собрали вещи, ждем. Куда пойдем, что нас ждет? Неизвестно. Оказывается, и эта тревога была учебной. Но настроили нас здорово, мы уже думали, что пойдем выступать.

29 ноября Положение наше сейчас очень напряженное. По дивизионной газете можно судить, что наша дивизия уже вступила в соприкосновение с противником. Видимо, и мы скоро.

30 ноября Во сне видел Витьку Маторина. Он сидит в своем пальтишке, чубатый, улыбается. Совсем как наяву. Но это только сон. Где-то он сейчас? Жив ли? Да, все наши мальчишки воюют. Где они, что с ними? Посмотрим, узнаем после победы, а победа будет! Это факт.

Ночью в карауле почувствовал, что я в мокрых ботинках. Знобило. Заболел. Еще нелегче. В довершение всех бед получил письмо от Кирилла. Сначала, когда Генашка принес его, я смеялся над всеми (особенно над Матвеем: он никак от Лизы не получит письма), а как прочитал - и пригорюнился. Кирилл получил письмо от Зюки, где она пишет, что условия существования в Куйбышеве очень тяжелые. Она пишет, что таких тяжелых дней, какие она переживает сейчас, она никогда еще не переживала. Я понимаю. Бедняжка, ей очень трудно с больной мамашей, когда нигде (мне кажется) нельзя достать работы. Ведь туда наехало народу уйма. Что с ними, где они?

Наташа с Машей уехали в Москву. (Везет!) Что новенького привезут?

...Были в бане. Я себя чувствовал очень неважно. Знобило. Это в бане-то! После бани собирал взносы за ноябрь.

Зашел к снайперам. Наташа взяла в РК ВЛКСМ рекомендацию для вступления в кандидаты ВКП(б). Когда я смогу, не знаю. Рассказала о делах в райкоме. Неважные, надо сказать. Секретарем сейчас Янчевский (Медведев воюет). Вокруг него какие-то девушки. Пудрят носики, носят платья и туфли с фасоном, думают о танцах...

Нет - о нашем РК я был лучшего мнения. Говорили о комсомольцах вообще. Многих «комсомольцев» выкинула война за борт истории. Зато многими истинными патриотами пополнились ряды ленинско-сталинского комсомола. Война определила преданных людей.

3 декабря 1 и 2 отлежал - скучно. Написал письмо Кириллу. Больше полезного не сделал ничего. Зато отоспался. Сегодня день начался очень весомо. Утром, когда дежурил в ДОТе Монька, нужно было снять пулемет и отвести его в ремонт (Здасен-Леншевес сбил мушку). Ромка со Здасеном сперли надульник. Затем пришли снимать пулемет. Матвей, обнаружив пропажу, сразу растерялся, лицо сделалось необычайно серьезным. Он тщательно осмотрел следы вокруг точки и вдруг заявил: «Я по следу пойду, а найду, кто упер. Я...» - он скрепил свое обещание крепким русским словом. Ну, здесь, конечно, сдерживаться стало трудно. Монька был осмеян. Нужно было видеть его смущенное, растерянное лицо!.. Он не знал, куда себя деть, что делать. Ну, здесь, конечно, произошел обмен любезностями между ним и Ромкой. Ромка неистовствовал. Матвею записали крупное поражение. За чаем продолжали разыгрывать бедного Гестера (Матвея).

Я, Певзнер, Ромка стали рисовать сцены на тему: «Матвей-следопыт». Смех еще долго не покидал нашей халупы.

Вторым веселым мероприятием была подвозка дров. Поехали мы с Ромкой. Самым эффективным, мне кажется, было то, как мы с Ромуальдом Иосифовичем вопили истошными голосами на несчастного ишака. Каждый старался произнести звук наиболее дикий, чтобы лошадь аж задрожала. Получалось довольно весело. Мы были довольны вполне.

После того, как отвели лошадь, зашли в 4-е отделение за машинкой для набивки лент. Идем обратно к себе на «остров Крит» (еще одно название нашего местопребывания). Погода хорошая, прелесть! Тепло, медленно-медленно падают пушистые снежинки.

Мы идем, не торопясь, наслаждаемся погодой. Вдруг при спуске с одной горы - бац! Я, конечно, на своих «лыжах» поехал и шлепнулся. Здорово ударился локтем. А Ромка, подлец, подходит и спрашивает: «Цела ли машинка?» Ну здесь мы расхохотались так, что на снегу нас стало уже двое. Ромка лег со смеху. Но машинку я все же сломал. Когда привезли дрова и собирались ехать отводить лошадь, увидел Наташу и Машу. Они пришли стрелять в наши края. Вот я обрадовался! А то за три дня соскучился, признаться.

Остаток дня, до и после обеда, провели за набивкой лент. Жаль только, что я петь не могу. После болезни что-то голоса лишился. Обидно будет, если совсем. Даже страшно подумать.

5 декабря День сегодня необычайно морозный. Ночью было -33°, днем -26° (приблизительно). Ну, кажется, русская зима наступила. Теперь немцу туго придется. Природа словно подыгрывает нам, так рано начались морозы.

Перед обедом, после стрельбы, девчата заходили в нашу обитель. Заводили патефон, танцевали. Мираж... Давненько я не танцевал. Приятно так было вспомнить былые упражнения.

За обедом ходим мы с Матвеем, и, о несчастье! Я отморозил кончик носа. Хорошо еще Монька быстро заметил и я сразу оттер его.

У нас опять новое изменение: во-первых, мы теперь называемся 2-м взводом (уже дней 5), во-вторых, от нас взяли Певзнера в 4-е отд 1-й взвод, где Серега с Женькой Морозовым. Ему-то не особенно плохо (там вообще хорошие ребята), а у нас ряды редеют. Комотделения теперь некто Васильев. Мне кажется, это беспорядочный, неаккуратный человек. Главное, он уже далек от наших интересов и дежурить, скотина, не хочет. Вечером пришел к политруку, ан глядь, попал на концерт. На концерте было все наше ротное начальство. Концерт вышел так себе. Единственное, что сильно тронуло всех слушателей (мне так кажется) - исполнитель украинских народных песен, какой-то там (фамилию, конечно, забыл) бандурист. Ну и инструмент же эта бандура! Просто сама поет. Форменным образом поет. Наташе тоже очень понравилась. Продолжение концерта возникло стихийно. Русская пляска!.. Сколько в ней бодрости, молодецкой удали. Смотришь на нее и думаешь: а ведь не хитра штука, а попробуй какой-нибудь немец спляши так (слаб в коленках!..).

Был на командном пункте. Политрук отпустил в город. Возможно, завтра в город. Хоть бы не сорвалось!..

10 декабря За эти дни событий набралось порядочно. Был в Москве. Взял 2 рекомендации для вступления в кандидаты ВКП(б). Был дома. О, ужас!.. Узнал, что приехал батя, но его задержали и будут судить. За что? Оказывается, когда в Москве происходил учет всего мужского населения, батя был в пути и, конечно, не прошел этого учета. Так вот теперь его считают «беглецом». Вот неприятность! Что будет теперь, даже представить страшно.

Был у Веруси с Золей. Они все так же. Веруся только стала донором. Это она зря, конечно. Правда, быть донором - почетно и нужно, но ведь у нее и так здоровье слабое. Но в общем она выглядит неплохо.

В довершение всех бед, когда был в наряде, у меня сперли противогаз вместе вот с этой самой тетрадью. Вот я перетрусил! Вчера нашел (какая-то сволочь, простите за выражение, подложил обратно), но лежавших ранее там конфет не оказалось. Бывают же мелкие людишки... Впредь надо быть осторожнее.

У нас опять новый комотделения - Тихомиров, старший сержант. Должен быть знающим, это хорошо. Васильев теперь - боец. Вот и все новости.

14 декабря События меняются со страшной быстротой. Получил письмо от батьки. Чудо!.. Он, оказывается, свободен... Неприятность улажена. Все в порядке. Теперь бы только попасть в Москву. Вот вчера жаль сорвалось, а то опять с Наташей вместе бы поехали. Так я огорчился. Когда же теперь? Попытаюсь завтра. Что выйдет? Узнаем потом. Вчера и номер же со мной вышел - умора! Пошли с Монькой за обедом. Я нес первое в двух котелках. При переходе линии железной дороги вдруг - бац! Котелки в землю, я носом в котелки. Немного обжег правую сторону лица, но обошлось пока хорошо, еще глаз успел закрыть, а так бы, кто знает, что могло произойти. В санчасти меня, конечно, завязали. Видок у меня был, надо сказать, дикий! Вот в таком виде я и явился к девчатам. Они приужаснулись вначале, а, узнав причину, рассмеялись. И ведь было над чем!..

Наташа вчера что-то грустная была. Видно, вспоминала былое. Действительно, как вспомнишь, так взгрустнешь. Ну ничего! Снова счастье встрепенется... Дайте только срок. Последние дни информбюро дает очень неплохие сводки. На западном фронте наступление немцев провалилось, и наши перешли в контрнаступление!..

Вот это здорово!.. Хотя бы всерьез и надолго!.. Еще одна новость. Япония напала на США и английские колонии. Весь мир в огне войны. Интересно, как развернутся события дальше!..

По комсомольским делам идет пока неплохо. Нужно вот собрать президиум, есть ряд вопросов, да дела о приеме надо сдать бюро ВЛКСМ полка. Сегодня постараюсь.

Да, забыл совсем: получил письма от Батани, Кирилла и от Кси. Вот неожиданность! Видно, старые друзья не забывают!

Это хорошо. Кирилл пока в неведении. Не знает ни о том, что батю задерживали, ни что его освободили. Еще не получил моих писем, извещающих о том и о другом. Вот сейчас напишу письмишко и Батане, и Кириллу. Кси, конечно, уже написал. Пока все. Погодка сегодня - мираж! Мороз и солнце... Совсем поПушкину.

29 декабря Перерывчик, надо сказать, порядочный... Объясняется это тем, что особенно интересных событий за это время не произошло. А вот 26 мы тронулись. В 5 часов утра поступил приказ: собрать вещи и выступить. Что? Куда? Це дило было неизвестно. Собрались быстро. Часть вещей пришлось оставить. Часов в семь мы уже были в походе. Пошли по направлению на запад. По дороге узнали, что идем в район Нахабино. Всех, конечно, занимал вопрос: были ли там немцы? Оказалось, что чуть не дошли. Вышел весь батальон. Я, признаться, волновался, все ли идем или только наша рота. Оказалось, что все. Шли довольно бодро. Наши ребятки не подкачали. Весь поход провели в хорошем темпе, с хорошим, бодрым настроением.

Первую остановку сделали в селе Ново-Никольском. Я уже знал, что мы там и остановимся, но в три часа ночи выступили вперед, в Нахабино. Перед отходом узнал, что идем в Лобаново. Встретил Наташу. Узнал, что они будут в Дедове. Вот это обидно. Будем в разных местах, уже не придется встречаться каждый день. А только лишь счастье улыбнулось! С 23 примерно начали совместно с 4-й ротой готовиться к встрече Нового года. Готовили самодеятельность. После ужина собирались и пели. Потом перед отходом танцевали, плясали. В общем, резвились. Был я каждый вечер с Наташей, чего же больше? А теперь? Теперь, бог весть, когда встретимся.

И вот теперь мы в Лобаново. Деревушка небольшая, но уютная и живописная. Переменив два места жительства, мы, кажется, наконец устроились недурно: небольшой, аккуратный домик, чистая, уютная, теплая комната, приветливая хозяйка. В общем, неплохо, конечно. Лишь бы уж надолго. Одно только плохо. Нет здесь Наташи. Вот уже два дня не вижу. Скучно. Когда теперь увижу, не знаю. От этого еще грустней становится. Сегодня видел Бориса Айзенмана (руководителя нашей самодеятельности). От него узнал, где снайпера. Может быть, сходим завтра туда на лыжах (хочется, нечего говорить).

Вот сегодня ночью проснулся. Подумал, вспомнил. И явилась передо мною Наташа. Такая милая, улыбающаяся. Улыбка простая, открытая, взгляд чистый, веселый. Так мне грустно стало... Ну уж ничего не поделаешь. Встретимся, иначе не может быть.

31 декабря Вчерашний день был серенький. На улице был сильный мороз. Я сидел дома и чистил пулемет. Ребята ездили за дровами.

Утро морозное. Еще были сумерки, когда я, позавтракав, тронулся на лыжах в Дедовском. Шел в полной надежде увидеть Наташу. Только за этим и шел. Предлог был очень недурный - на телеграф отправить телеграммы, хотя мне и говорили, что он, возможно, еще и не восстановлен.

Путь в пять километров прошел довольно легко и быстро. Нашел телеграф. Он пока еще бездействует. Начнет завтра. Затем отправился на поиски. По рассказу Бориса А. получалось очень легко найти. Но... не тут-то было. Исходил я Дедово (так его зовут) вдоль и поперек, но не нашел то, за чем пришел. Уже тронулся в обратный путь. Потом решил еще раз проверить. Опять пошел. Но... Эх, уж видно я такой нескладный на свет родился!

Опечаленный бесплодными поисками, я поехал обратно. Сегодня встречаем Новый год. Каждый встречает его по-своему. Я даже не могу представить, где и как я встречу его...

На фронте, мне кажется, наши бойцы будут в новогоднюю ночь так бить немчуру, что они долго будут помнить новогодний «красноармейский подарок». Пусть же бьют их, гадов, те, кто имеют возможность, а уж мы, коли не удастся сейчас, потом побьем их.

Итак, с Новым годом, милая Родина, с Новым годом, бойцы фронта! С Новым годом, с новыми победами!

1942 год

3 января Первого был в Щукино на вечере встречи с командованием отличников боевой подготовки. Признаться, я даже удивился, когда меня туда послали. На КП батальона был батальонный вечер. Шел туда, думал встречу там Наташу. Не было. Странно! В Щукино тоже не было. Кто-нибудь из девчат должен же был быть - тоже не было. Татьяна же - член бюро полка. Странно как-то было. Вечер прошел так себе. Вообще говоря, неплохой вечер был, но настроение мое придало соответствующий оттенок всему вечеру. Переночевал в штабе полка и поехал к себе. Донов надавал различных заданий. Думал, вот и возможность побывать в 4-й роте. К себе добрался благополучно. Политрук встретил довольно приветливо. Поговорили о вечере, о работе. Сегодня политрук собирался приехать к нам. Вчера, между прочим, политрук заметил, что уже сутки нет девушек-снайперов Наташи Ковшовой и Поливановой: «Наверное, заблудились или попали на мину». Легко ему говорить между прочим. А мне, несчастному, каково. Он говорит, а у меня кошки скребут.

Ушел оттуда и все думал, все придумывал, что же могло произойти. И не придумал. Утром рассказал обо всем Матвею (тоже «между прочим»). Оказывается, девчата были здесь поздно 1 января, задержались, побоялись ехать обратно и заночевали у своего 2-го взвода.

«Снова сердце встрепенулось, проснулась, вернулась весна и любовь». Настроение резко изменилось. Монька заметил, что что-то со мной случилось. Да я и не спорил... Теперь необходимо увидеть, необходимо.

5 января Вот вчера и увидел. И похоже, что в последний раз: их перевели сначала в батальон, а потом и в полк. Вообще, кажется, их собираются отправить домой... Прощание было грустным. Посидели, вспомнили. Припомнили с Наташей отдельные эпизоды нашего знакомства. Все эти счастливые времена пролетели, как миг. Думал, вот вместе в бой пойдем, вместе врага бить будем. Как-то сроднились мы с ней... Не увижу денек, другой - и грустно становится, настроение падает. Неужели же больше не увидимся? Не может быть... Теперь уже все. Увидеть я, конечно, должен. Вот на днях должен весточку получить, где они и как их найти. А там уже дело за мной. Ну, пока все. Надо спать, а то керосина мало...

10 января Фортуна, видно, сволочная женщина. Сволочь такая она - надо мной посмеивается. Удача с одной стороны влечет неудачу с другой. 8 я был дома и ночевал там. Дома ждала неожиданная радость: приехали мамаша с сестрой. Увидел отца. Встреча была, конечно, трогательно радостной. Шутка ли - при всех переживаниях мамаша не видела меня почти 3 месяца. Сам я тоже был на седьмом небе. Вопросам и ответам не было конца. Легли далеко за полночь. Мамастая почти не спала, видно, боялась, что я просплю (мне к 9-ти надо было вернуться), или думала о том, удастся ли еще раз увидеться в ближайшее время.

Рано утречком я снялся. Уходить было неприятно. Но нужно, так все... К 9 я приехал в штаб полка. Донов надавал различных заданий. (Я забыл сказать: я же теперь в бюро полка. Вот не было печали!) От Князева (писаря, бывшего бойца нашей роты) узнал, что Наташа с Машей в 1-м батальоне, стоят в Спасском.

Возвращался домой почти пешком. Ехать пришлось очень мало. Дошел до Спасского. Шел и думал, может быть, и встречу где-нибудь. Но не тут-то было. Прошел еще немного. Удалось сесть на машину, но только до Павшино. Там пришлось вспомнить детство и прыгнуть на ходу в проходящую машину. Она шла как раз до Нахабино. Здесь я провел часа два, пока не сделал всего, что мне напоручал, если так можно сказать, Донов. Затем тронулся в путь домой, в Лобаново. Немного не доходя до Исаково, я встретил машину. Вдруг в ней вижу что-то знакомое. Ба, да ведь это Наташа! Вот уж никак не ожидал. Но машина проехала, и все. Помахали мы друг другу руками на прощание, и все. Первой мыслью было: откуда они, зачем в наши края, уж не перевели ли их к нам? Пришел домой, и мое огорчение усилилось. Оказывается, Наташа с Машей заходили к нам, а меня не было. Вот досада! Я ужас как огорчился. Вот тебе и фортуна. Ну не сволочь ли она? (Простите за грубое выражение.)

13 января Вчера был на бюро в штабе полка. Там Шура (фамилии не знаю) санитарка, передала письмо от Наташи. Вот здорово! Наташа, наверное, и не думала, что так обрадует меня своим письмом. Бюро было интересное. Подробности как-нибудь потом напишу. Нет времени.

18 января Все эти дни усиленно занимались боевой учебой. Нашему комвзвода дали маленький нагоняй, и он теперь нажал. С комотделения произошел интересный случай: он при приходе пом. комбата Осипова не отдал рапорта, кроме того, вступил в переговоры с ним, за что получил 5 суток «губы». Только вчера вернулся с запаса, а его уже куда-то переводят. Так что у нас опять новый будет командир.

16 января ездил в полк по комсомольским делам. На обратном пути зашел в Спасское. Отыскал землянку, где жили снайпера, но их уже опять перевели на новое место. Вот везет! Так я и вернулся ни с чем. Походил, походил, поискал, поискал - так и вернулся, не найдя никого. И с чего бы я вдруг такой неудачный стал? Вчера было совещание агитаторов, комсоргов и т.д. в полку.

Выступал комиссар дивизии. Он сделал доклад о Ленине. Потом рассказал о большом дивизионном учении, которое начнется 28-30 января. Нам предстоит тяжелое, ответственное испытание. Нам предстоит сдать экзамен на образцовое соединение. Придется постараться изо всех сил. Нужно настроить всех ребят-комсомольцев так, чтобы они загорелись желанием сдать на отлично этот экзамен. Постараюсь выполнить эту задачу.

Нам предстоит провести «бой» в течение 3-5 дней на воздухе. Вот в таких-то мероприятиях и закаляются истинные бойцы народа. Сегодня с утра (с 3-х часов) ездили в Тушино в баню. Мало спал, не выспался. Сегодня свободен до 16 часов. Могу часок-полтора и поспать. В бане заснул в ожидании, пока пустят. И вижу я сон. О, это был еще тот сон!.. Его я надолго запомню...

19 января Еще было темно, когда пришел Чернявский (из 4-го отдела) и принес известие о тревоге. «В ружье», - тихим голосом, как бы извиняясь, сказал он в ответ на Ромкин вопрос: «Что ты?»

Васильев (он сегодня за командира) скомандовал, и тут уж мы поднялись, как надо: быстро и без лишней суеты.

...Сегодня зачетные стрельбы из пулемета. Я стрелял неудачно. По первому упражнению выбил только 1 из 5. Дело в том, что я обморозил три пальца на руках и никак не мог нажать на гашетку. Нажимал, уже не смотря на мишень. Ну, вот и результат... Затем, когда оттер, отогрел руки (Димка помог, прелесть парень!) стрелял по 2-му упражнению. Здесь я смог прицелиться как следует и поразил все 8 мишеней 9-ю пробоинами. Это у меня лучший результат за все мое пребывание в армии.

Да, забыл сообщить. У нас теперь новый командир - Никитин (тю, лю, лю). Очень неплохой, мне кажется, веселый, правда, пройдоха большой, но нам от этого не хуже (не так ли?). Участник боев с белофиннами, сразу видно - волевой, боевой командир. С таким не пропадешь!

Здасен сегодня в Москве. Интересно, что привезет нового.

22 января Вчера утром снялись. Тронулись в обратный путь. Говорят, для приготовления к большим дивизионным маневрам, но по всему видно, что для отправки на фронт. Ну, что же - повоюем, мы все давно к этому готовились и ждали этого. Интересно, куда...

Сегодня первый день на новом месте. Его опишу как-нибудь потом. Сегодня было батальонное собрание. На нем встретил вдруг - кого бы вы думали - Наташу. Вот неожиданность! А я так, чудак, не хотел было туда идти. Она все такая же, даже лучше стала. Давненько мыс ней не виделись, я даже соскучился. Их с Машей перевели опять в полк. Ходят слухи, что они теперь опять будут в нашем батальоне. Вот было бы здорово! Она права: «Гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда сойдутся!..» Тем более, я этого хочу. Для меня это уже необходимо. Да, мне кажется, это так...

Запись Наташи Ковшовой

Приходится и мне, как лицу заинтересованному, написать несколько слов.

Ленька! Милый дружище, такой хороший, искренний, честный, веселый, замечательный товарищ. Идти вместе в бой, вместе бить подлых гадов - фашистов, вместе победить - это самое лучшее, что только можем мы желать. И так будет. Может быть, мы не будем стоять рядом - плечом к плечу, но все-таки мы будем в одном ряду, ибо нас породнила война, породнило единство мысли. И где бы мы ни были, мы будем стремиться к одному - к победе. А раз это так, то наши пути должны встретиться. Они, конечно, встретятся, и не раз. И каждый раз эта встреча будет радостной и волнующей для нас. Не так ли?! Так!!

Постараюсь передать эту тетрадь Лене. Мы, наконец-то, едем на фронт. Все говорят об этом! Поэтому я говорю - «до свидания».

Желаю всего самого лучшего и радостного!

24 января Прочитал Наташино суждение, ответ на мою пачкотню. Мысли вихрем, никак не соберешь. Может показаться странным, как это дневник, везде и всюду считающийся строго тайной вещью, мог кто-то прочитать, да больше того - писать в него. Ответ простой. Наташа попросила, я ей обещал перед отправкой на фронт. И вот это время подошло, и вот вам результат. Я имею немножко на память. Хотя это как-то нескладно получилось. Не те слова. Мысль одна другую перебивает... Отвлекусь в другую сторону... Когда зашел разговор о том, что девчат отправляют домой, я за Наташу рад был (она меня простит, надеюсь). Все-таки война, а это штука тяжелая. Не каждый из мужчин выдерживал достойно, с честью этот экзамен. А для девушки - это еще в несколько раз должно быть труднее...

Но случилось так, что их оставили. Они, конечно, рады... Я понимаю почему. Возвращение домой сейчас для них тягостно. Ведь готовились, настраивали себя, решили пойти. Были готовы ко всем трудностям, ко всему самому страшному, даже к смерти, и вдруг домой. Нет!.. Это невозможно для них. Но... Нуда ладно!..

Удастся ли нам после войны встретиться - бог весть, но, мне кажется, встретимся. И везде, и всюду, в бою, в походе, мы будем вместе. Ты, Наташенька, права. «Ты будешь со мною, ты будешь мне сниться, с тобой проведу я года...» Что-то расписался. Неохота кончать, но нужно спать. Пора. Завтра с шести часов трудовой день. Работки предстоит на целый день. Постараюсь попасть в Москву.

Женька Морозов ездил сегодня. Я дал ему письмо Верусе с Золей, а он, подлец, не успел зайти и послал по почте. Может быть, я зайду, но вряд ли. Времени будет мало (нужно же третью рекомендацию достать).

29 января Был в городе. Видел всех. Батька, злодей, рекомендацию не приготовил, так что я проездил зря. Обещал привезти сюда - нет.

Интересный факт. Был в Москве, встретил Нину Борисову (Брысиху). Когда-то мы были большими друзьями. Встреча была довольно интересной. Внешне она была непринужденной и радостной, но это только внешне. Нинка теперь опять подружилась с моей сестрой. Она проводила меня обратно, но весь путь чувствовалась какая-то натянутость, хотя разговор был довольно веселый. Чудно как-то. Когда разошлись, даже легче стало. Вечером чувствовал себя очень плохо. Вообще, вот уже несколько дней, как я что-то хриплю: сильный кашель. Видно, простыл где-то, а тут еще приходилось каждый день ездить в политотдел за комсомольскими билетами с ребятами. Эти дни очень мало бывал у себя во взводе. Ребята стали коситься на меня. Ромка старается подколоть. Гестер ему подпевает. Все это, натурально, создает соответствующее настроение. Но это мелочи. Правда, неприятно, конечно. Ну да ладно. Надеюсь, в дальнейшем все изменится.

Вчера в полку было совещание секретарей президиумов. Мы с Женькой Морозовым вечером пошли туда. По дороге произошел интересный разговор. Я узнал, что Женечка поэт, да, поэт. Оказывается, у него уже около 2 тыс. строк стихотворений. Одно из них он мне прочел. Мне оно даже понравилось, и очень.

Умело и тонко, не сразу, не вдруг

Жизнь нити для каждого нижет.

Возможно, что твой незадачливый друг

Пройдется вразвалку по скверам Парижа.

Возможно, закурит в аллеях Гайд-парка,

Шагнет, не спеша, по ступням Ватикана,

Возможно, встречавшая Цезаря арка

Встретит советской земли капитана.

Возможно, в бою, порываясь вперед.

Мечтаний изящных нескладный ваятель,

И жизнь не начав - в девятнадцатый год, -

Могилу найдет твой веселый приятель.

Улыбку тая, захлебнувшийся кровью.

Он рухнет на землю костлявым мешком,

С неконченой песней, с неспетой любовью,

Застывший, ненужный, безжизненный ком.

И если с годами случайная встреча

Напомнит тебе о твоем москвиче -

Вспомни сибирский заснеженный вечер.

Голову друга на милом плече.

Сам по себе разговор витал в облаках. Тема самая возвышенная: зависимость будущего от прошедшего и пр. Кстати, затронули вопрос: почему почти всегда прошлое кажется лучше настоящего. Я высказал мнение, что хорошее, приятное настоящее тем занимает человека, что он его замечает и думает, что через несколько мгновений оно превратится в воспоминание. И лишь только наступит минута, располагающая к рассуждениям и пр., сразу же человек приступает (будто к работе какой тяжелой) к воспоминаниям. Да, недаром мудрец сказал: «Воспоминания - это единственный рай, из которого мы не можем быть изгнаны». Неплохо сказано.

В полк прибыл почти вовремя. Совещание задерживалось. До совещания зашел к Наташе. Она, оказывается, больна. Где-то, видно, простудилась. Вот тоже делать нечего. Не хватало еще.

У них там был их политрук. Они его очень хвалят. Да, похоже, и правда, он хороший человек. Хотя внешность часто бывает обманчивой.

Посидели (хотя про нее того не скажешь, ведь больна), поговорили, пофантазировали насчет будущих боев. Она сказала, что Штульман в свой «ансамбль» (в полк) должен отобрать человек восемь из нашего батальона. Меня он тоже собирается «взять» к себе. Чудак! Хотя попасть в полк заманчиво, хочется, но... колется. Уходить от ребят не хочется, да и быть в охране у начальства - это не по моей натуре, ибо это дальше от настоящего дела в бою. С другой стороны, быть вместе с Наташей, вместе идти в бой. Вот если бы наоборот: их с Машей в наш батальон.

В перерыв заседания опять забежал к Наташе. Неужели это было в последний раз? Неужели больше не удастся увидеться? Нет!.. Не может быть! Ведь мы же в таких необычных условиях познакомились, подружились. Интересно, как мы встретимся. Где, в каких условиях, но встретимся непременно. И эта встреча будет такой радостной. Это будет встреча старых друзей.

Жаль, конечно, что в бой не удастся идти вместе, но радость победы мы будем праздновать вместе. Это так.

Сегодня днем были тактические занятия батальона. Я на них опять не был, так как нездоров. У меня, видно, бронхит. Вот еще не было печали! С вечера в наряде. До завтрашних 20 часов.

...Сегодня значительно теплее, зато сильный ветер. Луна. На ясном небе изредка попадаются клочья рваных облаков. Ветер шумит, раскачивая верхушки елей и сосен в парке, наводит на размышления.

31 января С утра был в городе. Видел мамашу и батьку. Зики не было. Достал еще одну рекомендацию. Только вот вопрос, будет ли она действительна без заверения в райкоме: райком не заверил, так как это не от сослуживца (от В.И. Кузьминой). Политрук хотел выяснить. Посмотрим.

1 февраля Воскресенье. С утра тепло. Всего лишь 12-13° С. После завтрака выехали на лыжах. Приятно. Я давно не ходил на лыжах. А сегодня... Скольжение - прелесть! Катались с гор. Веселье, смех, шутки... Вдруг! Что такое?.. Димка вывихнул плечо. Сразу же Петька Богатырев, я и Монос (Монахов) попытались помочь Димке: вправляли все. Но, измучив бедного Димку, отложили пустое попечение. Из лыж сделали сани. Положили Димку и доставили домой. Наши... врачи не решились вправлять, и бедному Димке пришлось ехать в санчасть полка.

Но там быстро справились с задачей. Были в кино (Динамо). Приятность. Когда выходили на стадион, сразу вспомнили институт, занятия физкультурой, соревнования, тренировки.

Вечером комсомольское собрание. Вел Женька Морозов. Он теперь секретарь. Собрание прошло хорошо, многие выступали. Активно довольно.

С 22 часов дневалю. Монька с Ромкой - подлецы: не могли подменить, когда мне нужно было ставить банки. Я что-то весь расхворался. Вот сейчас что-то левая коленка разболелась. Что-то здорово болит. Настроение фиговое... Думаю проситься в 1-й взвод или не буду ввязываться в дела своего отделения. Пусть Ромка с Монькой сами делают, что хотят. Ну их...

4 февраля За эти дни особенных происшествий и важных событий не произошло. Вчера ко мне приезжали, и кто бы вы подумали? Приезжали школьные друзья: Золя, Веруся и Надюшка. С ними приезжал Лесик (из нашего ...). Он с Верусей в одном институте теперь. Я был приятно удивлен, когда их всех увидел. Они ведь приезжали вот уже 3-й раз. До сих пор все не заставали. Вот друзья!.. Не забыли, видно. Жаль только, что это все, что осталось от нашего боевого 10 класса «Б». Где-то ребята наши сейчас?

Вечером узнал, что сегодня будто бы уезжают саперы. Я решил, что полк тоже. Захотелось поехать туда, распрощаться с Наташей. Вечером настроение было дрянь. Хотелось повидаться с Наташей. Попытался сегодня - не вышло. Грустно!..

Сутра морозно. Сквозь морозный воздух прорываются слабые лучи утреннего солнца. Тихо. Спокойно, величаво стоят высокие, стройные сосны, покрытые легким, белым пушком инея. Сейчас мы вступим в этот молчаливый лес на лыжах. Приятно. Вспоминаю наши бывшие школьные походы. Где-то сейчас комсорг наш, Петр Захарович? Наверное, воюет где-нибудь. Хороший он человек. Много он дал мне. Всегда буду вспоминать о нем с благодарностью.

5 февраля Был в полку (было бюро ВЛКСМ полка). Зашел, конечно, к Наташе. Они не уехали, и неизвестно, когда уедут. Похоже, что мы поедем в одном эшелоне. Вот это здорово! Значит, будем ехать вместе...

Домой вернулся поздно. Настроение было хорошее - прелесть. Женька Морозов многозначительно подмигивал, смеялся. Э!.. Да пусть мне будет хуже... Когда теперь?

8 февраля У меня почему-то часто получается так, что приходится описывать вчерашний и сегодняшний день за один раз. Объясняется это просто - мало времени. Итак... Вчера были политические занятия батальона. У нас получился неплохой пулеметный расчет на базе нашего отделения. (Ведь Здасена Ромку перевели от нас, кажись, в распоряжение Мосгарнизона. Жалко Ромку.) Командовал, если можно так сказать, Васильев. Расчет состоял из меня, Борьки, Петьки Богатырева, Женьки Морозова, Моньки и Щеголева (есть у нас один такой). Ну нам и досталось! Метров 300-400 пришлось ползти ползком с пулеметом. Мы с Борисом здорово устали, но настроение было все время хорошее. Все старались не подкачать с нашим комсомольским расчетом. И похоже, что не подкачали. Комроты отметил нас в числе передовых. Вообще пулеметчики в целом, по оценке комбата, действовали хорошо, хотя и были (naturlich) недостатки. Да, расчет был дружный. Вот бы в бой идти с такими!.. (Правда, Щеголева можно заменить.)

Сегодня выходной. Утром были в кино. Смотрели «Свинарка и пастух». Картина неплохая - веселая, приятно посмотреть. После обеда собрались на своем излюбленном месте (антресоли) попеть. Вспоминали старые песни, былые годы. Думали о будущих боях. Кстати сказать, сдается мне (и комроты сказал), что мы наконец-то трогаемся в путь-дорожку. Давно мы ждали этого момента. И вот... Теперь дело будет за нами. Нужно уже не подкачать. Раз взялись за дело, так лучше делать его, как подобает большевикам!.. А дело предстоит большое, ответственное. Страна, Москва, партия, Сталин ждут от нас подвигов. Наше дело не подкачать.

В процессе пения разговаривали о прошлом и будущем, оценивали наши возможности и решили, что их у нас много, нужно только умеючи использовать.

Пришел комроты. Вместе с нами... мечтал. Мы затронули вопрос о нашем расчете. Он обещал подумать. Хоть бы вышло.

Теперь немного о командире роты, лейтенанте Хачатряне. По национальности армянин, русским языком владеет неплохо, но акцент ярко выражен. По внешности симпатичный мужчина (даже, можно сказать, красивый), лет 30-35, имеющий стройную фигуру. На лице замечательные глаза. Глаза - это украсит все.

По душевным качествам - тоже хорош. Где надо - он требователен и даже очень строг, но справедлив. В свободное время на отдыхе он всегда с бойцами. Ребята его полюбили все, а ведь студенты (не хвалясь) народ насчет этого щепетильный. Они все заметят!

Был в батальоне Петрухин. Он не забыл нас, забежал к нам. Вот тоже человек. Побольше бы таких.

10 февраля Утром приказали всем собраться и быть готовыми к отходу. В 14.30 снялись. Всех интересовал вопрос, на какой вокзал. По городу шли прилично. На привалах песенки давали - будь здоров.

...Мы на Савеловском вокзале. Пообедали и на посадку. Посадку провели быстро и организованно - мне понравилось. Разместились в двух вагонах ротой. Тесно, но, да говорят, в тесноте - да не в обиде. Доедем. Похоже, что ехать придется до Ленинграда. До поздноты помогали погрузочным командам погрузить имущество, продовольствие, прочую ерунду. Видно, уедем завтра. Да, запишем номер вагона. Может быть, если останусь жив, когда-нибудь и увижу этот вагон и тогда вспомню: а, вот в этом вагоне я ехал на фронт. Итак, 459-839 - обыкновенный вагон на 18 тонн. На двери написано «Л-д». Думаем, Ленинград, а там видно будет.

11 февраля Утром часов в семь, находясь еще в состоянии полудремоты, вдруг услышал знакомый голос... Позвольте, дайте пройти. Ба! Ба! Ба! Сколько лет, сколько зим. Наташенок! Привет, дружище. Оказывается, они с Машей едут с нами в одном эшелоне. Значит, пока вместе. Вот бы дальше так!

Около 15 часов тронулись в путь. Это начало большого, трудного, но почетного пути. Защищать Родину, если надо, жизнь за нее отдать, что может быть выше!.. Это начало того, что мы так долго ждали, к чему стремились, для чего пришли сюда. И вот мы всей студенческой братвой едем в бой. В бой за Родину, в бой за Сталина!.. Поют ребята, и теперь это как-то по-иному звучит, как говорят пацаны, по-настоящему.

Мимо летят столбы, поля, леса, деревни. Вспоминается... «Как хороша подчас далекая, далекая дорога».

14 февраля Едем. Дорога хорошая, к моему удивлению, остановки не так часты и продолжительны. В вагоне тесно, но весело. По-моему, Женька Морозов, наконец, у нас в отделении. Значит, в бой пойдем вместе. Это здорово.

...В полдень прибыли в Бологое. Провели заседание бюро полка. Многих приняли в комсомол. Вот память для них...

Вечером устроили танцы и хоровое пение. Собралось вагон народу. Штульман пытался взять бразды правления в свои руки, но... Здесь же пулеметчики! Женька, Борис и пр. сорганизовались и, когда Штульман объявил танго, грянули «Мушкетеров». Штульман волос рвет (не буквально). Он попытался еще чего-то сделать, но его заткнули (ребята хуже говорят!) Ему пришлось ретироваться в сторону.

...Вечер провели с Наташей; танцевали, пели, играли - все вместе, а то до этого виделись только мельком. Хотя и едем в одном эшелоне. Нескладно как-то. Вечер прошел исключительно. Настроение - прелесть!.. Масса различных переживаний... Жаль, что он прошел так быстро и незаметно. Вот он уже и в прошлом, но всегда будет приятным воспоминанием.

16 февраля Рано утром выгрузились на станции Черная, в 90 км от города Великие Луки. Выгрузка произведена дружно, довольно быстро – и в путь.

Вчера в Бологом была воздушная тревога. Мне удалось по стервятнику выпустить пару очередей. Это первые мои выстрелы по врагу. Надо запомнить: Бологое, полдень, 15.02.

Во время тревоги видел Наташу с Машей. Они действовали как бы личной охраной комполка. Наш пулемет до темноты был на боевой вахте. А вечером продолжение вчерашнего. Красота. Когда прощались с Наташей, а не хотелось уходить (ей, по некоторым соображениям, нужно было), мне немного взгрустнулось. Долго я буду помнить взгляд ее... Видно, милая, надолго мы прощались с тобой.

24 февраля Вот опять большой перерыв. Объясняется это тем, что с 16 по 20 мы находились в марше. Да, это был еще тот маршик. В первый день, прямо с выгрузки, мы прошли километров 40-45. Места, по которым мы шли, были исключительно красивы: холмы, поросшие лесом. Лес густой; ели, сосны стоят величаво, спокойно. Снег белый, искристый - шапками лежал на них, блестя на солнце. Погода тоже была замечательна; солнце уже совсем по-весеннему припекало, даже снег местами подтаивал. Но... Все это был, как говорится, данаев дар природы. Все эти прелести природы таили в себе коварство. Эта красивая, холмистая лесная дорожка так мешала идти. Рыхлый снег, спуски, подъемы очень затрудняли путь (ведь мы же с пулеметом да еще вещевые мешки). А это солнце, сколько проклятий сыпалось на его голову! Идти и так жарко, а оно еще парит...

В общем, все прелести так нас измотали, что к ночи сил оставалось очень мало. Идешь по дороге, а по бокам, то с одной, то с другой стороны, сначала по одному, потом целыми группами сидят отставшие.

Нашему расчету почти с начала пути не повезло. Упал наш командир (на одном из спусков!) Васильев. Лопатка попала ему под ребро, и он попал в обоз. Осталось нас четыре человека. Тащили посменно, помогая друг другу на подъемах и спусках. На одном из спусков поломалась лыжа на установке. Фу ты, дьявольщина! Опять неудача. Так вот, на ломаной установке вчетвером мы давали жизни. К месту ночлега добрались (наш расчет) примерно к часу ночи. Нашли уголок и... спать. Отставшие подходили всю ночь.

На другой день опять далекий путь. Прогулялись часов в 12. Этот день был значительно легче. Прошли мы меньше, привалы были чаще. Но усталость предыдущего дня давала себя знать. Остановились в селении Краватьин на берегу озера Селигер.

Дальнейший путь был без особых приключений. Тащить пулемет стало легче, людей прибавилось, так как 6 пулеметов везли на лошадях. Особенно тяжелым был поход 19 числа. С 1 часа ночи и до одиннадцати. Причем питались мы в дороге кое-чем: сухарики да каши немного из концентратов. Отдых был на улице. Шли по территории, отбитой у немцев. Домов целых мало, отдохнуть негде.

В селе Мамоновщина видел Наташу с Машей. Они всё такие же. Видались мельком, но я был рад, что встретил их. Наташа и Маша теперь при комполка. Это хорошо. По крайней мере, безопаснее.

20 февраля вышли на рубеж. Ночевали в лесу. Вот это была ночь мучений! Построили кое-какой шалашик, внутри костер. С одной стороны греет, с другой - прохватывает до мозга костей. И все это после более 100-километрового марша - мокрые, голодные, уставшие...

Утром поднялись и опять тронулись. После трудного пути по лесу, без дороги, мы вышли на исходные позиции. Дальше пошли в наступление на деревню Новая Русса, где укрепились автоматчики и минометчики немцев. Наступали уже в сумерках и ночью. Наш расчет был в резерве на КП батальона и поэтому особенного участия в бою (уже в деревне) не принял. В начале уже атаки наш пулемет отказал. Ужас! Мы с Женькой Морозовым бились, бились лежа - не выходит. Плюнули на пули, свистящие вокруг, сели и давай разбирать. Но в темноте успеха не достигли. Комбат приказал нам остаться метрах в 50 от КП и ждать указаний. Так мы просидели всю ночь в кустарнике недалеко от деревни. Наутро исправили пулемет, но комиссар приказал нам быть для прикрытия и охраны пункта боепитания и раненых. Раненых было много. Наши ребята... попали. Еще ночью был убит Женя Бирзак. Сообщил об этом Генаша. Подполз он к нашему пулемету и сообщил эту печальную весть. Были ранены Петька Богатырев, Костя Копылов. В деревне потери были еще больше. Был убит Певзнер, Монахов, Осин. Жаль ребят. Но мы за них отомстим. Это факт! Вчера и сегодня пока отдыхаем. Но, видно, ненадолго. Скоро опять в бой.

9 апреля Запись Наташи Ковшовой. Москва

Снова мне придется написать несколько строк, чтобы так или иначе закончить этот дневник. С тех пор, как сделана последняя запись, прошло много времени и произошло немало важных событий. Автор этого дневника не попал снова в бой, так как 26.02.42 г., вернувшись из разведки, попал под бомбежку и был ранен в ногу. После ранения его положили в госпиталь медсанбата, где я его и увидела. Он отдал мне свой дневник, так как слишком тяжело его продолжать. Ребята, главные герои его записей, почти все погибли. А ведь это были его лучшие, близкие друзья, вместе с которыми он учился, вместе пошел на защиту любимой Родины! Да! Уж больше никогда не услышим мы смеха и песен Бориса Теппера, Жени Морозова, Сергея Пузанова. Хорошие, замечательные были ребята. Настоящие герои - простые, скромные, отважные советские патриоты. Из всей компании нас осталось четверо - я, Леня, Маша и Генька. Леня, вероятно, скоро поправится, а остальные трое живы и здоровы. Соберемся вместе и будем мстить проклятым фашистским собакам без пощады, до конца, за любимых друзей и товарищей, за все зло, которое они принесли нам, нашей цветущей, замечательной Родине.

Я и Генька сейчас в Москве. Приехали в командировку вместе с нашими ранеными командирами. Наш командир, майор Довнар, 4.03.42 г. в бою за деревню Великуша был ранен в обе ноги навылет. Эту ночь и этот бой я никогда не забуду.

Мы (командир полка, его адъютант, я, комиссар полка со своей свитой и рота автоматчиков) подошли к Великуше, когда только половина деревни была занята 1-м батальоном, а другая половина была в руках немецких автоматчиков. Сначала мы шли по дороге в полный рост, а потом пришлось пригибаться, так как пули так и свистели, пели и чертили в воздухе багряные полосы. Уже совсем близко от деревни шедшие впереди автоматчики залегли. Я, конечно, не утерпела, побежала посмотреть, что случилось. Оказывается, снежный вал у дороги кончился и дальнейший путь становился опасным. В меня прямо какой-то бесенок забрался - так и потянуло в деревню. Не спросившись командира (каюсь), сначала ползком, а потом бегом (не могу долго ползать) шмыг - и там! Гляжу - посредине деревни вдоль снежного вала, как тюлени на лежбище, залег 2-й батальон, а командир его в центре собрал совещание - это надо же! Такое меня зло взяло: немцы рядом, а они разлеглись, запрудили всю дорогу и совещаются! Тут увидела я командира 1-го батальона ст. лейтенанта Бурдукова и сразу легче стало. Вот настоящий командир. Там, где другие ползают, он идет в полный рост, спокойно, как по комнате, с ним его связной, кажется, Козлов, славный парень - поэт. Он про Истрафила Мамедова такое стихотворение еще в Москве написал. Глаза веселые, хитрющие: «А, снайпер! И ты здесь?!» А сам смеется и мигает большим коричневым глазом задорно и весело. «Молодчина девушка! А звать-то тебя как? Наташа! Значит, Наташенька!» И так всю ночь, встречая меня, как-то особенно ласково, заботливо, спрашивал: «Это ты, Наташенька? Жива?» И так хорошо становилось на душе. Жаль, что больше я его потом не видела! Знаю только, что командир его убит, а он, как будто, был ранен.

Снова еду на фронт. Закончу в следующий свой приезд.

Отдельный эпизод

Лебединская Вера Петровна

Пришли на этот участок 5 августа (1942г). На КП 9 августа я приступила к дежурству и дежурила до 13 августа. 13-го ночью мне говорят: «Ложись спать, потому что ты мало спала» и уложили меня спать в своем шалаше, где жили командир и комиссар полка. Здесь я уснула в 5 часов, они накрыли меня своими шинелями. Потом утром в 7 часов они мне говорят: «Вера, не шевелись, мы будем на тебе завтракать». И вот они позавтракали и пошли на новый КП. Утром 14 августа командир роты приказал нам двигаться вперед. Я и Вера Тихонова пошли вперед. Путь был очень тяжелый: нам нужно было пройти большую поляну, она простреливалась снайперами и минометом. Здесь мы прошли благополучно, перешли переправу, где узнали, что погиб наш командир полка. Командование на себя принял начальник штаба и повел нас дальше. Дошли мы до опушки леса. Весь наш путь обстреливался минометом и снарядами. Здесь, на опушке, мы остановились. От обстрела у нас были раненые. Я стала перевязывать, но у меня не было перевязочного материала, но я на этом не успокоилась. Здесь вблизи был разбитый дзот. Я пошла туда и там был вещевой мешок, в нем было два полотенца и пара нового белья. Я взяла его, разрезала и стала оказывать помощь бойцам и командирам. Потом через несколько минут немцы пошли в контратаку, я осталась одна. Перевязочного материала у меня не было, я не знала, что делать. Потом я увидела погибшего санинструктора, у него была сумка с перевязочным материалом, и я стала продолжать свое дело, потом, когда был ранен начальник штаба – он был впереди – я бросилась к нему. На меня закричал комиссар, почему я пошла вперед? Но я ему на это не ответила. Пока перевязала его, подняла голову, а в метрах 20-ти от нас немцы, а один стоит во весь рост и машет мне рукой. Но я не знаю, что делать. Со мной был один боец, он дал очередь из автомата, и немец залег. Этим моментом мы вынесли капитана Чистякова. Затем был ранен представитель из армии, я его вывела с поля боя и когда возвратилась, то услышала, что нет патронов. Я без звука пошла за патронами. Ходила все время через поляну, которая все время простреливалась минами и снарядами. У меня на спине был коммутатор. Метрах в двух разорвалась мина и осколком разбило коммутатор, у меня был сильный ушиб позвоночника. Когда я встала, то у меня сильно кружилась голова, но я вспомнила, что нужны патроны. Бросилась бежать и набрала у убитых и раненых бойцов патроны, диски и гранаты и потащила их бойцам. Когда я вернулась, то они были очень рады. Потом говорят: «Вон стоит пулемет, его надо вытащить». Мне комиссар сказал никуда не ходить, но жаль было оставить немцам. И я стала тащить, но у меня не хватило силы. Мне помог один боец, потом мы заняли оборону и в 10 вечера немец снова пошел в атаку, но отбивали атаку не наш полк, а соседи. Я снова пошла с ними, хотя мне комиссар приказал никуда не ходить. И вот, когда я перевязывала одного командира, то вели пленного поляка. Он встал передо мной и говорит: «Русь пана». Его толкают в спину, но он не идет. Я очень обозлилась, взяла кусок грязи и бросила ему в лицо, тогда он пошел.